green_fr: (Default)
После Обыкновенной истории захотелось прочитать остальные книги трилогии, вторым шёл «Обломов». Наверное, в школе мы и его проходили, но я явно прошёл мимо, ничего в голове не осталось, кроме самого термина «облом». И в книге, кстати, непонятно, откуда он взялся — можно было бы предположить, что слово пошло после книги, по фамилии героя, но он ещё в самом начале говорит своему слуге «Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам», то есть понятие «быть Обломовым» подразумевается понятным читателю?

Слугу, кстати, зовут Захаром, и я тут же понял, откуда взялось «Захар! Захххаарррр!!!» в начале одного из выпусков «Оба-на» (ну да, у каждого свои cultural references), в том самом выпуске, где они потом прочитали Коржавина (впрочем, о существовании Коржавина я тогда тоже не подозревал, и гениальные стихи считал результатом капустника Угольникова сотоварищи).

Возвращаясь к книге — это о-о-очень затянутая по нынешним меркам книга. Особенно сон Ильи Ивановича — просто нереально затянут. Тут же вспоминается недавний подкаст «Книжного базара» про миллениальный роман, где ничего не происходит, люди копаются в своих эмоциях и переживаниях, полная мура — но если вдруг попадёт в твои переживания, то не оторваться.

При этом тема книги более чем современная. Понятно, как эту тему мы видели / нам показывали в школе: вот есть у нас зажравшийся барин Обломов, которого кормят ни в чём не повинные, но почему-то обязанные ему крестьяне. И есть «прогрессивный» Штольц — за ним будущее, ура, товарищи. Сейчас сюжет крепостных крестьян уже несколько ушёл с повестки, и основная тема выглядит как: что будут делать люди, если им не нужно будет корячиться, зарабатывая себе на жизнь (безусловный доход, огромные боевые человекоподобные роботы, вот это вот всё)? Ведь нам всем приятно думать, что мы — Штольцы, мы будем двигать науку, литературу, в конце концов начнём мастерить кормушки для птиц. Но в глубине души всё равно немного страшно, что ты окажешься Обломовым, погасишь ипотеку, подпишешься на Netflix и будешь лежать на диване, смотреть сериальчик.

И книга в этом смысле совсем не тупая и прямолинейная. Помимо укоризненных взглядов на героя там ведь есть и его рассуждения: зачем ходить на службу, если она не интересна? Зачем расшаркиваться перед неприятными тебе людьми? Зачем ходить на балы, даже если «так надо», если они тебе не нравятся, для тебя это тупость? То есть, он не «тупой и безынициативный», он просто искренний с собой и с окружающими. И он понял, что нет, вот этот вариант «мы построим новый мир» — это не для него. Ему для счастья достаточно Netflix дивана и халата.

И тут на самом деле задумываешься, а что такое счастье? По книге (на примере Обломова, но и Штольца, и Ольги) выходит, что человек счастлив, когда его жизнь совпадает с его мечтами. Обломов был бы со своей «хозяйкой» счастлив не меньше, чем Штольц с Ольгой — особенно, если бы последние не капали ему на мозги, постоянно подчёркивая его «никчёмность». Никчёмность с точки зрения их лично, но и всего общества тоже. Впрочем, общество и Штольца считало никчёмностью: немчишка, вместо того, чтобы в столице блистать — ерундой какой-то занимается, школы строит!

А следующая мысль: если у тебя нет никакой мечты, если у тебя мечта автоматически совпадает с тем, что у тебя уже есть — это признак абсолютного счастья (я всего достиг!), или признак слабой фантазии? Не говоря уже об отношении к этому состоянию — это состояние мечты, когда тебя ничто уже не тревожит (нирвана!), либо это полное отупление и неспособность ничего предпринять? Если тебе хорошо, но это хорошо — потому что тебе вкалывают наркотики, ты будешь стремиться к этому состоянию? Плохо ли жить в матрице, если тебе не будут рассказывать о том, что это матрица? Стоит ли рассказывать людям, счастливым в матрице, что это сон — да или просто, что всё могло быть лучше, и этим знанием делая людей несчастными?


Снова возвращаясь к книге, каким-то образом вспомнилась Christiane F., героиня книги о детской наркомании. Действие там происходит в самом начале той эпидемии, никто не понимает, что такое героин, и почему 13-летняя девочка не может «просто бросить», ведь она же обещала?! Так и тут: Штольц постоянно ругает Обломова, призывает его начать новую жизнь — а как? Вот так вот «встать и начать»? Если бы он умел это делать, он не был бы Обломовым. Вот эта наивность людей, не понимающих, что не все — такие же, как они сами. Люди, верящие, что другому достаточно «рассказать как надо», а учить ничему не надо — зачем, я ведь сам до всего дошёл?

Обломов не способен письмо до конца дочитать — а Штольц ему «приведи бухгалтерию в порядок!» В конце книги про наркоманов рассказывают, как люди начали создавать реабилитационные центры, где наркомана можно было не просто тюкать «слабак, возьми себя за шкирку и брось!», а научить людей, как именно можно бросить, как именно можно не попасть в эту ловушку заново. Аналогом для Обломова, наверное, являются какое-то образование. Главное, чтобы он в youtube не переключился с обучающего ролика на рекламу нового дивана и Netflix.


Очень смешно читать про отношение к женщинам. Такой вот классический набор: мужчине надо о ней заботиться, а то она в обморок упадёт; она должна быть хорошенькой, а если попалась при этом ещё и умненькая (но ни в коем случае не умнее мужа!), то вообще повезло.

В какой-то момент Обломов признаётся Ольге в любви, но говорит это настолько искренне, что Ольга не упускает повода уколоть его: «Эти слова я недавно где-то читала... у Сю, кажется, — вдруг возразила она с иронией, обернувшись к нему, — только их там говорит женщина мужчине...», и «У Обломова краска бросилась в лицо» — о ужас, о кошмар, его сравнили с бабой!

Потом, ближе к концу книги у Штольца случается прозрение в духе «надо же, женщина тоже может быть человеком!», но автор на этом как-то не акцентирует внимания, это остаётся частной историей одной-единственной Ольги. Ну и мужу, мужу-то как повезло!

А ещё тема «женщина любит только однажды» — это непонятно откуда взявшееся поверье вылезает в каком-то разговоре как непреложная истина, и из неё делаются какие-то далеко идущие выводы типа: если я когда-то любила X, то на Y сейчас можно и не смотреть — ведь все знают, что «женщина любит только однажды». И что самое смешное, в книге уже 150 лет поржали над этой мыслью — а я лично видел людей, которые до сих пор верят в подобные истории. Впрочем, я видел и людей, которым «краска бросается в лицо» при малейшем подозрении, что их сравнили с женщиной...


Встретилось шикарное слово «полпивная». Викисловарь объясняет: это такое заведение, где подавалось полпиво. О, сепульки! — подумал я, но нет, полпиво оказалось слабым пивом.

Ещё одно слово: ботвинья. К шахматам, к сожалению, не имеет никакого отношения — суп из «ботвы».

А вот явно непонятный в детстве момент: «тепла даром в трубу пускать не любили и закрывали печи, когда в них бегали еще такие огоньки, как в „Роберте-Дьяволе“». Сейчас я хотя бы знаю, кто такой Роберт Дьявол (у нас на A13 висят стрелочки на съезд к его замку), а Википедия даже рассказывает об одноимённой опере (наверное, именно она имелась в виду), но всё равно непонятно — что за огоньки такие?
green_fr: (Default)
Просто гениальный спектакль. Понятно стало буквально с первых минут — я немедленно вылез звать Анюту, чтобы дальше мы смотрели вместе, на следующий день я посмотрел повтор и искренне надеюсь, что когда-нибудь появится запись этого спектакля. После спектакля прочитал и роман Гончарова.

Спектакль как будто про тебя поставлен. Настолько всё понятно, и как по живому режет. Там в двух словах история о том, как в столицу (гончаровский Санкт-Петербург очень красиво переделали на современную Москву) приезжает восторженный юноша (Сашенька), не терпящий «изменить мир». И встречается там с уехавшим 10 лет назад дядей, которого город уже успел перемолоть, и который вполне успешно вписался в столичную жизнь. Дальше надо видеть, но вот я смотрю на обоих, и прекрасно становится понятно, что на самом деле это один и тот же человек — можно представлять себе просто сдвиг по времени, либо альтернативные варианты развития. И поэтому нет конфликта — кто прав, а кто виноват. Это внутренний конфликт, который раздирает каждого из нас. И очень «московский» конфликт (наверняка, в других городах тоже такое, не знаю, не был, я был именно в Москве), когда перед тобой альтернатива: жить так, как тебе кажется правильным — или жить так, как в конечном итоге выгодно. Отрастить непробиваемую броню, не показывая самого себя никому и никогда, чтобы никто не догадался, куда тебе можно воткнуть нож — и в таком случае прожить жизнь ради строительства этой брони. Или попытаться жить открыто, но в первом же столкновении тебе припомнят всё, и твоя карьера / столичная жизнь на этом закончится.

Ещё почему это очень «московский» спектакль (и наверняка раньше был очень «петербургским») — по причине этой ситуации. Которую лично я вижу в огромном расслоении страны. Когда есть «успешные» люди, когтями завоевавшие себе место в столице — и есть «лузеры», которым это не удалось (ну или, в лучшем случае, они сами не захотели участвовать в этой олимпиаде). И есть ты живёшь в такой ситуации, если перед тобой стоит именно такой выбор, если мест в столице (а она неспроста «нерезиновая») на всех не хватит, то тебе поневоле придётся каждый день доказывать не только то, что ты хорош, но и то, что ты лучше остальных — ну или они хуже тебя, это ведь одно и то же. Откуда жизненная необходимость покерфейса и контроля собственных эмоций — вокруг враги, они тебя с потрохами сожрут, дай им только возможность.

И настолько жизненно это всё в спектакле получилось, что ты во всех героях узнаёшь не только самого себя (о, а это со мной было! хмм, и это было. и это...), но и всех своих друзей заодно. Просто вот до мельчайших жестов — всё знакомо, всё родное, всё противное. Причём, что интересно, собственный идеализм помнится уже смутно — помнишь, что было что-то такое, наверняка было, не могло не быть. А вот себя в поведении дяди помнишь существенно лучше. Но при этом, в сложные для Сашеньки моменты, хочешь не хочешь, а ты за него «болеешь», это от неловкости за него у тебя зубы до боли стискиваются.
Read more... )
green_fr: (Default)
В сентябре прошлого года ездил на Украину. Перед поездкой прочитал Гоголя. Смешанное чуство — с одной стороны, с детства знакомые сюжеты. С другой — шутки про отношения муж-жена (а это вообще через страницу, в духе «как много девушек хороших; непонятно только, откуда берутся жёны») как-то уже не смешны, комический сюжет с равномерно расставленными роялями в кустах не тянет даже на Фейдо. По-настоящему только «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба» понравились, наверное.

Удивило, что у Гоголя имя «Ганна» — это не «Анна», а «Галя».

И прекрасный авторский комментарий про вновь вошедшую в моду идиому «как начнёт москаля везть (то есть, лгать)».

В «Ночи перед рождеством» красиво описано отношение к русскому языку — в фильме этого совершенно не было видно, да и вообще, читая русскую версию повести, передать игру с языком очень сложно.

— Здравствуйте, панове! помогай Бог вам! вот где увиделись! — сказал кузнец, подошедши близко и отвесивши поклон до земли.
— Что там за человек? — спросил сидевший перед самым кузнецом другого, сидевшего подалее.
— А вы не познали? — сказал кузнец, — это я, Вакула, кузнец! Когда проезжали осенью через Диканьку, то прогостили, дай Боже вам всякого здоровья и долголетия, без малого два дни. И новую шину тогда поставил на переднее колесо вашей кибитки!
— А! — сказал тот же запорожец, — это тот самый кузнец, который малюет важно. Здорово, земляк, зачем тебя Бог принес?
— А так, захотелось поглядеть, говорят...
— Что ж, земляк, — сказал, приосанясь, запорожец и желая показать, что он может говорить и по-русски, — што балшой город?
Кузнец и себе не хотел осрамиться и показаться новичком, притом же, как имели случай видеть выше сего, он знал и сам грамотный язык.
— Губерния знатная! — отвечал он равнодушно. — Нечего сказать: домы балшущие, картины висят скрозь важные. Многие домы исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция!
Запорожцы, услышавши кузнеца, так свободно изъясняющегося, вывели заключение очень для него выгодное.

В Тарасе Бульбе герой вскакивает на коня, «который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжел и толст». Я правильно понимаю, что 20 пудов = 320 килограмм? Даже для сытной Украины, даже в военном снаряжении это как-то многовато...

В том же романе на удивление хорошо показан ужас войны. Сначала, когда Андрей пробирается в польскую крепость и видит там кучи умерших от голода мирных жителей. А затем, когда всех казаков убивают как-то особенно бессмысленно — в момент осады приходит известие о том, что родное Запорожье разграблено, они делятся на две части, одна гонится за татарами, угнавшими в плен запорожцев, а другая продолжает осаждать польский город в надежде выручить пленных. В итоге и те, и другие, и третьи — все умирают поодиночке.
И повод к войне с поляками прекрасный — кто-то приехал на Сечь и сказал, что церкви православные «у жидов [...] на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править». А для большей правдоподобности прибавил, что там жиды и коней-то уж не запрягают, на христианах ездят. И всё — толпа забывает про подписанный с поляками мир (ещё вчера это был серьёзный аргумент — нельзя нарушить данное слово!) и валит в поход. Ура!!1

О евреях отдельный разговор. В романе они однозначно присутствуют, играют важную роль. Но при этом постоянно подчёркивается, что казак не убивает еврея исключительно потому, что рук пачкать не хочет. А так была бы человечеству одна польза.

Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стороне. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и все воеводство.


Чтобы не заканчивать на грустной ноте, самая лучшая шутка книги. «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» состоит из семи глав с прекрасными названиями в духе «Глава II, из которой можно узнать, чего захотелось Ивану Ивановичу, о чем происходил разговор между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем и чем он окончился» или там «Глава V, в которой излагается совещание двух почетных в Миргороде особ». Самое прекрасное название у шестой главы: «Глава VI, из которой читатель легко может узнать все то, что в ней содержится».
green_fr: (Default)
Лекция 1957 года про «Доктора Живаго» Бориса Пастернака. Я когда-то давно уже читал эту книгу, «потому что надо». Ничего не понял, ничего не помню, только какой-то снег, какой-то поезд, одноимённый доктор, полнейшая скукота. И стихи в конце. Очередная моя попытка понять, что же находят в этих странно выровненных строчках остальные люди. И одно даже зацепившее меня тогда стихотворение: три строфы, первая про молодость, вторая про зрелый возраст и третья про старость. Не то, чтобы меня восхитил глубокий смысл — я просто удивился, что сам смог увидеть параллели с другими стихотворениями («возле зеркала девчушка лет пяти» и «we will rock you»). Как выяснилось, это стихотворение не из «Доктора Живаго», вообще непонятно, что это было.

В более взрослом возрасте роман читается совсем по-другому. На фактическом уровне очень помогает мой проект с Быковым и круглая дата 2017 года — я в этом году очень многое узнал про революции 1917 года и про последовавшую гражданскую войну. Пастернак не сильно заморачивается с объяснениями читателю, он просто упоминает какие-то факты — а ты сам должен знать, что они обозначали для жившего в то время.
Но Быков очень правильно говорит, что не стоит воспринимать этот роман как «достоверный», и приводит в пример «Петербург» Андрея Белого — всё это на стыке прозы и поэзии, и воспринимать нужно примерно так же. Например, говорит он, не стоит удивляться тому, что все герои книги регулярно встречаются друг с другом — конечно, «в прозе» это невероятно. А «в поэзии» можно видеть за каждым персонажем типаж. Это не доктор Живаго — а тысячи таких же докторов, из повторяющихся осколочков историй которых автор сложил красивую картинку.

Вот этот вот стиль «между прозой и поэзией» мне поначалу очень не понравился. Ощущение, что автор разговаривает с тобой в раздражающей меня (и столь часто встречающейся) манере недоговаривания. Когда человек говорит что-то не до конца, подразумевая, что ты сам должен догадаться, что именно он имел в виду. И нужно быть либо экстрасенсом, либо пытать его как партизана, чтобы добиться, чего же он, собственно, хотел сказать. А после сравнения Быкова ты понимаешь, что это не снобизм, а стиль речи, когда картина рисуется короткими мазками, каждый из которых не обязательно значим. Что это — часть игры, и ты радуешься при этом тому, что у тебя есть сейчас все возможности легко понять «загадки» автора:
Что она сейчас вспомнила?! Как называлась эта страшная картина с толстым римлянином в том первом отдельном кабинете, с которого все началось? «Женщина или ваза». Ну как же. Конечно. Известная картина. «Женщина или ваза». И она тогда еще не была женщиной, чтобы равняться с такой драгоценностью. Это пришло потом.
Наверное, образованный читатель и без Википедии поймёт, но лично мне интернет помог понять, о чём думала Лара.

В книге неожиданно упоминается фраза «мой миленький дружок, любезный пастушок». Для меня это была очевидная цитата из Несчастного случая, но я подозревал, что Пастернак не знал творчества Кортнева. Поискал — цитата оказалась из Чайковского. Задумался тут же — а кто писал текст к опере Чайковского? Википедия говорит, что Пётр Ильич написал музыку, а либретто его скромного брата, Модеста Ильича. Покопал ещё немного — фраза про пастушка взята из дуэта Прилепы и Миловзора, являющейся частью пасторали «Искренность пастушки». Которая пастораль взята из сборника «Стихотворения Петра Карабанова, нравственные, лирические, любовные, шуточные и смешанные» (текст) и «Волшебной флейты» Моцарта (музыка). Отлично!

И как же мне не хватает образования, чтобы читать «без подстрочника», понимать не только на самой поверхности лежащие вещи. Помню, как уже в институте я пытался читать Бродского, и как наткнулся на «В Рождество все немного волхвы» — сейчас сложно это представить, но я завис над незнакомым словом «волхв». Интернета в нынешнем понимании тогда ещё не было, я не помню, кто и как мне в итоге рассказал всю эту напрочь отсутствовавшую в моей голове часть культуры. И как можно было посде этого надеяться, что мне понравится Бродский? :-)
Или незадолго до того, в конце школы, когда мы сидели в какой-то гостинице (республиканская олимпиада по математике) и смотрели телек. Там был «кабельный канал» с едва ли не первой увиденной мною рекламой — на экран выводился монитор компьютера, где невидимый нам оператор набирал рекламные объявления. С опечатками, с правкой в реальном режиме. Мы сидели и чуть ли не хором читали всякие там «Света, поздравляю тебя с днём рождения», и тут на экране появился совершенно немыслимый текст: «Дорогие евреи...» В комнате повисла тишина, и мы все, как завороженные читали продолжение «...поздравляем вас с праздником Песах». И снова, мало кто вообще слышал это слово, и только один (М) смог в двух словах объяснить нам, о чём речь.
Сложно жить без образования...


А ещё прекрасный момент: в какой-то момент доктор с женой обсуждают, стоит ли им уезжать из Москвы в Юрятин:
Пришло время поговорить серьезно.
Он еще раз высказал жене и тестю свои сомнения на устроенном для этого семейном совете.
— Итак, вы считаете, что я не прав, и, следовательно, мы едем? — закончил он свои возражения.
Слово взяла жена [...]
Настолько удивительно читать эту советскую терминологию применительно к семье доктора! Очень красиво, одной фразой показано, как меняется жизнь вокруг них, как она потихоньку припитывает их самих.

В размышлениях доктора Дарвин встречался с Шеллингом, а пролетевшая бабочка с современной живописью, с импрессионистским искусством.
Отличное уточнение, что являлось современным доктору искусством.

Такие интеллигентные, а притворяетесь незнающими. Сейчас счет не по неделям, а на декады. Сегодня у нас семнадцатое, а по числам с семеркой парикмахеры выходные.
Удивительный момент. Во-первых, доктор не упоминает слово «неделя», то есть это просто вырванная из контекста фраза (вариант потерявшегося в окончательной редакции хвоста мне не нравится). Во-вторых, я уже писал про советские пятидневку и шестидневку, а про декаду никогда даже не слышал. Поискал, единственный, кто упоминает советскую декаду — это словарь Ушакова: Декада — десятидневный период, заменивший неделю в современном советском календаре. Словарь вышел в 1935-1940 годах, то есть как раз под конец экспериментов с советским революционным календарём, но Википедия ничего не упоминает о 10-дневных неделях.


А ещё Быков проводит интересную параллель между «Живаго», «Тихим Доном» и «Лолитой». Но это я пересказывать не стану, лекция не настолько длинная, чтобы заинтересовавшиеся не смогли её сами прослушать :-)
green_fr: (Default)
Лекция 1933 года про «Ленинградское шоссе» Ивана Катаева.
Повесть мне показалась достаточно проходной (я в очередной раз словил себя на том, что мне необходимо общение вокруг прочитанного, я постоянно пытаюсь как бы угадать, что скажет по поводу какой-то книги Быков — в этот раз не угадал, ему она кажется «очень хорошей»). Какие-то мелкие детали забавны, вроде того, что ещё прилично называть героя книги Адольфом (пускай герой и отрицательный, но сегодня такое имя в книге выглядит существенно претенциознее).

Прекрасная завязка истории: явно симпатичный автору персонаж (Савва) сдаёт комнату явно несимпатичному (Адольфу). В какой-то момент Адольф перестаёт платить, Савва вчиняет Адольфу иск о выселении. Суд почему-то принимает во внимание заслуги Адольфа перед отечеством и не выселяет, пусть и обязует заплатить. В отместку Адольф вызывает инспектора жилищного фонда, который, очевидно, находит в старом доме множество несоответствий закону и отказывается принять во внимание заслуги перед отечеством теперь уже Саввы.
В этот момент интересно наблюдать за собственными симпатиями, насколько мы ведёмся на поводу у автора, насколько мы замечаем симметричность ситуации — в одном случае мы возмущаемся слишком мягким приговором судьи, а буквально абзацем ниже умоляем инспектора сделать то же самое.


Лекция 1934 года про «Приглашение на казнь» Владимира Набокова. И это совершенно другое, конечно же, дело. Удовольствие читать Набокова прямо вот с первой строчки, настолько у него прекрасный, непередаваемый язык.

Мой любимый момент: главного героя зовут Цинциннат, он находится в тюрьме, пытается прислушаться к доносящемуся откуда-то из-за стены звуку.
Неловко переступив, Цинциннат задел поднос, стоявший у стены на полу: «Цинциннат!» — сказал поднос укоризненно[...]

Ну как вот он так сумел одним словом передать звон и грохот упавшего на пол подноса?

Или вот: адвокат Цинцинната жалуется, что потерял запонку:
— Запонку потерял, — воскликнул он, быстро, как пес, дыша. — Задел обо что... должно быть... когда с милой Эммочкой... шалунья всегда... за фалды... всякий раз как зайду... я, главное, слышал, как кто-то... но не обратил... смотрите, цепочка очевидно... очень дорожил... ну, ничего не поделаешь... может быть еще... я обещал всем сторожам... а досадно...
— Глупая, сонная ошибка, — тихо сказал Цинциннат. — Я превратно истолковал суету. Это вредно для сердца.
— Да нет, спасибо, пустяки, — рассеянно пробормотал адвокат. При этом он глазами так и рыскал по углам камеры. Видно было, что его огорчала потеря дорогой вещицы. Это видно было. Потеря вещицы огорчала его. Вещица была дорогая. Он был огорчен потерей вещицы.

Видите, как растерянное бормотание героя постепенно передаётся голосу от автора? Адвокат не может успокоиться — и его волнение, лихорадочный поиск запонки переходит к автору, который тоже не может нормально закончить свою фразу.

В какой-то момент уставший герой говорит «я устал, всю ночь сомей не очкнул» — с одной стороны классический заплетающийся язык (спасишое больсиба), но с другой, «сомей» — это же «sommeil», «сон» по-французски.

И снова у меня отличается ощущение от книги от того, что описывает Быков. Для него эта книга в первую очередь об отношении человека с окружающим его тоталитарным обществом (надо понимать, что Набоков писал её в 1930-х в Германии). Тогда как для меня это в первую очередь описание страха смерти. Да, конечно, и приговор, и заключение — они именно из-за нетерпимого общества. Но для меня это всё детали, фон. Главное — пронизывающий каждую страницу страх.

Ещё отличный приём с раздваивающимся действием, когда герой начинает что-то делать, а через пару фраз это действие «откатывается», оказывается происходящим в голове у героя, и он из той же ситуации делает что-то более «разумное». Концовка в этом смысле просто прекрасна — я читал и представлял себе фильм Гринуэя со множеством «экранов в экране», на каждом из которых происходит одна набоковская фраза.
green_fr: (Default)
В 1921 году Быков выбрал два сборника Николая Гумилёва: «Шатёр» и «Огненный столп».
Читаю «Шатёр» — странное какое-то чувство. Формально — стихи, но ощущения поэзии нет. Как будто читаешь чьи-то не особо захватывающие заметки о путешествии. Приехал туда, увидел то, покушал это. Или даже путеводитель с кратким введением в историю каждой посещённой автором страны. Кто не верит — наслаждайтесь, Абиссиния. Всё остальное там такое же — Абиссиния в моих глазах выделилась из череды других стран упоминанием этнографического музея:
Есть музей этнографии в городе этом
Над широкой, как Нил, многоводной Невой,
В час, когда я устану быть только поэтом,
Ничего не найду я желанней его.

Сначала кажется очевидным, что речь идёт о питерском музее, но Википедия пишет, что тот открылся для посещения только в 1923 году. Возможно, у Гумилёва был какой-то позволяющий туда заходить блат — в принципе, начало следующей же строфы позволяет это предположить:
Я хожу туда трогать дикарские вещи,
Что когда-то я сам издалека привез [...]

Читается, конечно, легко, практически как проза, но совершенно непонятно, почему Быков об этом сборнике вообще захотел поговорить. Но, послушав саму лекцию, я не заметил там ни единого (кроме как в названии) упоминания «Шатра». Всё исключительно про «Столп». А там всё действительно совсем по-другому. Вот, например, сразу же меня зацепившее стихотворение о том, что я чувствую у себя внутри, пытаясь разобраться со стихами:
Шестое чувство

Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем,
И ничего не зная о любви,
Всё ж мучится таинственным желаньем.

Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья.

Так век за веком — скоро ли, Господь?
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

В этом сборнике какие-то волшебные стихотворения. Редко когда ты понимаешь, о чём они, но они всё равно завораживают. Последнее в сборнике — едва ли не самое понятное. Читаешь, колеблясь между мистикой детских страшилок и вполне современным стёбом. Концовка лично мне совершенно непонятная. Но всё равно ощущение красоты, которую хочется читать и перечитывать.
Read more... )
green_fr: (Default)
Книга 1919 года — Петербургские дневники Зинаиды Гиппиус (лекция Быкова). Я не смог найти историю этих дневников, а было бы интересно — что-то упоминает прямо в тексте сама Гиппиус (вот здесь собраны все её дневники с комментариями), но этого явно мало. Серый блокнот, например, она вывезла из Советской России в кармане пальто — а всё остальное? И самое главное: где были самые интересные, с моей точки зрения, тетради, относящиеся к периоду после Октябрьской революции? Насколько я понял, они были изданы только в 1990 году в США, предыдущие издания (именно они находятся проще всего в интернете) останавливались осенью 1917 года.

В двух словах ощущение от книги — обязательное чтение для всех-всех-всех. В первую очередь, конечно, для нас, так или иначе рождённых в СССР. У Гиппиус постоянно тусил «весь Петербург», у неё действительно всегда была информация из первых рук, и если делать поправку на какие-то личные её отношения, то дневники вполне можно воспринимать как документальный текст. А её откровенную ненависть к большевикам лично я пытался компенсировать, читая параллельно «Тихий Дон» — те же события, с другой стороны.

Начало, впрочем, неприятное — у меня в голове регулярно всплывали кадры из 1993 года с «Россия, одумайся, ты одурела». То есть такой вот взгляд сверху вниз, я лучше вас всех знаю, как надо, а у вас временное помешательство, оно скоро пройдёт. Фон соответствующий: после Февральской революции и отречения Николая II Россия очень быстро сваливается в анархию ([livejournal.com profile] grave__digger, я в худшем смысле этого слова ;->). Очень сложно сейчас выделить главную причину — здесь и реальное отторжение монархии (надо всё-таки понимать, что Николай II был не самым лучшим царём в истории). И, конечно же, Первая мировая война — всем очень хотелось домой.
Так и победил популизм: все партии состязались с том, кто пообещает мир поскорее. Гиппиус описывает эсеров, обещающих мир только потому, что большевики его уже пообещали — все прекрасно понимают, что эти обещания голословные, но если их не делать, тебя просто никто не будет слушать.


С этим миром прекрасная история.
Во-первых, для Гиппиус очевидно, что Ленин и вся большевистская партия работает на Германию. И, читая её дневник, сложно найти другое правдоподобное объяснение фактам. Ну ладно, пломбированный вагон. Меня больше всего поразил приезд в декабре 1917 года в Петербург немецкой делегации для (Гиппиус цитирует большевистские газеты — интересно было бы почитать) «ознакомления с внутренним положением России» (напоминаю, что сепаратный мир был заключён только в марте 1918 года). Ужасное положение, когда про половину правительства ходят слухи, что они шпионы — генералы отказываются делать доклады перед этим правительством, открыто заявляя, что иначе завтра же их планы станут известны немцам.

Во-вторых, отличная история переговоров. Большевики в ноябре 1917 года приняли Декрет о мире, фактически прекратив войну. Немцы при этом войну, конечно же, не прекратили, продолжая практически беспрепятственно захватывать российские территории. Большевики предлагают немцам вариант «без аннексий и контрибуций» (грубо говоря — возвращаемся к первоначальным границам и забудем эту войну). На что немцы отвечают — с какой это стати? У вас ни армии, ни правительства, а наши войска уже подходят в Петербургу. И выдвигают свои условия.
Гиппиус в этот момент откровенно запасается попкорном, предвкушая, как большевики начнут объяснять народу, почему обещанный мир на практике вышел немного другим. Большевики отказываются от предложенного «позорного» мира, какое-то время пытаются поднять патриотическое движение, но после их обещаний никто уже воевать не намерен. И они снова посылают делегацию к немцам, чтобы принять их условия. На что немцы предсказуемо отвечают — эти условия уже устарели. И соглашаются подписать мирный договор, если его редакцию предложит Россия. Очень изощрённое издевательство над партнёром в переговорах, но когда у тебя на руках все козыри (и если ты не думаешь о последствиях), то почему бы и нет. А большевики при этом ждут с минуты на минуту революцию в Германии и откровенно говорят, что не собираются выполнять требований мира (ПСС, том 36, стр. 119-121 — и это официальное выступление перед съездом). Очень интересный покер был, конечно, не дай бог.


Очень интересно смотреть, как страна сдаётся большевикам практически без боя. Та же Гиппиус начинает с негодования, которое постепенно становится фигой в кармане (ожидая обыски она готовится сама всё показывать красноармейцам — пускай видят, раз им так интересно!), а потом и чистым проигрышем (голодный город, продажа драгоценностей на хлеб, поиски нищенских заработков на новую власть, бегство).

Очень частая (и всегда актуальная, похоже) тема сотрудничества с властью. Тебе всегда кажется, что ты можешь чем-то помочь — и очень скоро оказываешься по горло в дерьме. История Горького (очень интересно почитать его современные, не сильно идеализированные биографии): хороший писатель, воспевавший революцию, плевавшийся на узурпаторов-большевиков. Начинает развивать с ними культуру (если не я, то кто же?), помогает другим писателям «государственными заказами». И заканчивает зажравшейся номенклатурой, скупающей за бесценок антиквариат (только потому, что у него есть еда, он у кормушки). Угрожающей расстрелами всякому, кто позволит себе сделать ему замечание.


Ещё одна тема, кажется строго обратная предыдущей — насколько всё меняется постепенно. И что нам наше школьное советское образование показало как норму. Я из школьного курса запомнил: война, революция, белый террор, красный террор. То есть какие-нибудь расстрелы казались вполне себе нормой. Гиппиус же описывает, как большевики арестовали каких-то неугодных им людей, и как они не могут решиться их расстрелять. Как они сначала расстреливают какого-то «своего», чтобы снять этот запрет (только что сами в октябре 1917 года приняли), а потом уже расстрелять кого-то чужого. Как они устраивают «народный бунт» в тюрьме, во время которого убивают заключённых — затем суд над охраной, их самих сажают в тюрьму, через несколько месяцев не просто выпускают, а сразу же делают начальниками этой же тюрьмы. Потому что время прошло, и все уже привыкли, что расстреливать политических оппонентов — можно и нужно.

Такое ощущение, что большевики не до конца осознают собственную безнаказанность. Они каждый день пробуют сделать что-то большее — а им и это с рук сходит. Ну или это действительно постепенность, на первом расстреле народ повздыхает, а через неделю можно расстрелять уже 100 человек — народ привык. После убийства Урицкого просто сотнями расстреливались совершенно непричастные люди, взятые новой властью в заложники. И что? И ничего!
Вообще вот эта тема — постепенного морального сползания страны. Каждый день ты веришь, что это уже дно, а через неделю перечитываешь свои же строки — и ужасаешься тому, как в принципе неплохо всё было. Настолько всё стало ещё хуже.

Самое страшное в этом — это постепенность. Когда ты не знаешь, в какой момент нужно взять вещи и бежать. Одно дело, когда сегодня в городе ещё наши, а завтра будут враги — значит, сегодня же нужно бежать. И другое дело, если каждый день гаечка затягивается ещё на пол оборота.
На таких книгах, кстати, очень легко понять, боец ты или нет. Для меня, равно как и для Гиппиус, вариант «взять винтовку и идти сражаться с большевиками» — это не вариант. Наверное, именно поэтому я скорее буду голосовать за сильное государство — потому что я хочу, чтобы в такой момент полиция и армия пришли меня защищать. Хреновый из меня партизан.

Но сердце разрывается, когда читаешь про эту гаечку. В итоге Гиппиус с Мережковским решились бежать, когда стало уже поздно — большевики ввели «выездную визу» из Петрограда, да и бежать стало уже некуда. Вырвались они только в начале 1920 года, подписавшись на чтение курса лекция для красноармейцев, во время которого перешли через границу. Похоронены оба в Sainte-Geneviève-des-Bois...


Анархия в городе настолько запущенная, что представляешь себе Камбоджу. Кто угодно с оружием всегда прав. Если ты успеешь убежать, то тебе можно всё. Государство не работает от слова «совсем» — а значит и искать тебя не будут. В начале (сразу после Октябрьской революции) какие-то страшные истории о винных погребах: солдаты вламывались в чьи-то погреба, громили их, напивались — а наутро кого-то находили утонувшим в разлитом по полу вине. В конце же — насильственный вывоз людей на бессмысленные работы. Копание окопов там, где никаких врагов не предвидится. И даже сама охрана, выгнавшая на эту каторгу людей, не волнуется, что окоп не вырыт — как в том анекдоте: мне не важно, что будет сделано, мне нужно, чтобы ты задолбался. И Гиппиус — у которой к тому времени от голода и безнадёги уже язык заплетается даже на письме — очень правильно замечает, что вот эта бессмысленность, она убивает даже больше, чем просто физический труд.


А ещё интересна тема антисемитизма. В начале книги Гиппиус сама активно клеймит антисемитизм, погромы, ратует за «еврейский вопрос» (не более, чем за «женский» или «русский», но всё же) и пр. Где-то в середине книги проскакивают в первый раз «пятеро евреев в псевдонимах». А потом понеслось — революцию сделали евреи, большевики управляются жидами и т.д. и т.п.

И вообще видно, как со временем она грубеет, тупеет, черствеет. Не знал бы, что это — дневники, похвалил бы автора за такой прекрасный психологический роман, право!


И удивительно отсутствие Сталина. То есть, понятно, с одной стороны — откуда Гиппиус могла вообще знать о его существовании? Но воображение тут же рисует фанфик, в котором Сталин, верный революционер, с ужасом смотрит на бесчинство всех этих большевиков, и потом уже, придя к власти, аккуратно и эффективно устраняет их всех. Очищая идеалы революции. Уверенно ведя народ к победе коммунизма :-)


Обязательно надо читать книгу. Очень хочется, чтобы и родители прочитали, интересно с ними было бы поговорить на эту тему. Насколько это реально, конечно...


А в 1918 году — «Апокалипсис нашего времени» Розанова. Но эта книга у меня не пошла. Помимо знаменитого «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три» — не цепляет. Очень много христианских отсылок, которые я тупо не понимаю. А то, что понимаю (рассуждения о науке), выглядит откровенно смешно. Бросил на половине.
green_fr: (Default)
Для 1917 года Быков выбрал «Сестру мою — жизнь» Пастернака. И это был квест. Начать с того, что в общем списке видео на youtube этого ролика просто нет (нашёлся в фанатском ЖЖ). Но самое главное, когда уже ты обнаружил книгу и начинаешь искать её по автору и названию, ты обнаруживаешь, что буквально через месяц в Москве открывается спектакль с названием «Пастернак. Сестра моя — жизнь», и весь интернет говорит, конечно же, именно об этом спектакле, а не о книге 100-летней давности. А когда ты научился фильтровать результаты поиска, ты внезапно узнаёшь, что некто в 2007 году выпустил биографию Пастернака со столь подходящим названием «Сестра моя — жизнь». И тут уже всё — я не смог придумать ни ключевого слова, ни стоп-слова, чтобы отделить одни результаты от других. Более того, половина сайтов, открытым текстом предлагающие скачать сборник стихов 1917 года на самом деле дают книгу 2007 года (видимо, зеркальная ситуация, когда не читали, но одобряют).

Но в итоге нашёл (на сайте автора, пришлось собирать в один файл по кусочкам), начал читать. И никак. Очень красивая структура (смешно читать в голос — половину стихотворений вообще, на мой взгляд, нереально произнести вслух, они как невозможные скороговорки), но смысла я снова не вижу.

Из тем не менее зацепившего:
    Плачущий сад
Ужасный! — Капнет и вслушается,
Всё он ли один на свете
Мнет ветку в окне, как кружевце,
Или есть свидетель.
    Но давится внятно от тягости
    Отеков — земля ноздревая,
    И слышно: далеко, как в августе,
    Полуночь в полях назревает.
Ни звука. И нет соглядатаев.
В пустынности удостоверясь,
Берется за старое — скатывается
По кровле, за желоб и через.
    К губам поднесу и прислушаюсь,
    Всё я ли один на свете,-
    Готовый навзрыд при случае,-
    Или есть свидетель.
Но тишь. И листок не шелохнется.
Ни признака зги, кроме жутких
Глотков и плескания в шлепанцах
И вздохов и слез в промежутке.
Кто сумел с первой попытки правильно расставить все ударения — тот уже большой молодец.

В какой-то момент решил послушать Быкова — а по его рассказу фантастика какая-то выходит! Быков объясняет, что такое книга стихов — не роман в стихах, но и не сборник стихов. Грубо говоря, есть какой-то общий сюжет, и есть даже его развитие, но передаётся это не словами, а общим настроением. Как сюжет в музыке (я недавно переслушивал лекцию Ляли Кандауровой о том, как музыка может передавать сюжет, если кто-то не слушал — очень-очень рекомендую!) — непонятно как, но ведь музыка может его передавать, правда?

Быков дальше много и интересно рассказывает, но почувствовать этого у меня всё равно не получилось. Жаль, я уже было приготовился к чуду. Видно, что стихи красивые — взять вот следующее стихотворение. Очень красивый дождь, но что происходит в последнем четверостишии — для меня как по-китайски написано.
    Гроза, моментальная навек
А затем прощалось лето
С полустанком. Снявши шапку,
Сто слепящих фотографий
Ночью снял на память гром.
    Меркла кисть сирени. В это
    Время он, нарвав охапку
    Молний, с поля ими трафил
    Озарить управский дом.
И когда по кровле зданья
Разлилась волна злорадства
И, как уголь по рисунку,
Грянул ливень всем плетнем,
    Стал мигать обвал сознанья:
    Вот, казалось, озарятся
    Даже те углы рассудка,
    Где теперь светло, как днем!
green_fr: (Default)
Очередная лекция — Алексей Толстой, «Егор Абозов» — в общем списке почему-то выбилась из хронологического порядка, поэтому я её прочитал достаточно давно. Я у себя в ЖЖ такого беспорядка, конечно же, допустить не могу, поэтому пишу только сейчас :-)

Читал книгу и не мог понять, почему стиль такой рваный. То невозможно читать, а то не оторваться. Оказалось, роман недописанный (хочется верить, что мне нравились именно законченные кусочки, а не наоборот).

И сюжет показался похожим на «Идиота» — мне много что «Идиота» напоминает, начиная с «Детей райка». Видимо, в своё время Достоевский меня сильно впечатлил. И — надо же! — Быков в лекции тоже сравнивает сюжет с «Идиотом». Отличие от Достоевского, впрочем, серьёзное — главный герой Толстого, влюбившись, переходит в режим Dead man. У нас в институте была такая терминология после фильма Джармуша, когда тебе настолько плохо, что ухудшение ситуации уже даже не пугает, а вызывает какое-то любопытство. Неужели реально сделать ещё хуже? А вдруг именно от этого получшеет? Когда играешься в Doom, оно действительно иногда помогает (а на крайний случай у нас всегда есть сохранка); в реальной жизни, к счастью, не пробовал, не знаю.

Роман 1916 года, время достаточно апокалиптическое, и роман примерно такой же безысходный. Но я как-то задумался — а есть вообще какие-то хорошие серьёзные романы, не предвещающие конец света в той или иной форме? Детских полно, а взрослые? Сложно при этом определить, что лично я посчитаю апокалиптичным романом, а что нет (сейчас читаю «Тихий Дон», он вполне вписывается в моё определение, ничего хорошего ты там не ждёшь).

Очень интересный момент, когда Абозов на очередной волне «всё хорошо / всё плохо» решает завязать с «распутной жизнью», после чего звонит всем своим «кабацким друзьям», чтобы сообщить им, что он — «художник, не имеет права растрачивать время и здоровье на сомнительные удовольствия. Надо делать дело.» Очень толковый ход, примерно как сообщать всему facebook, как с завтрашнего дня ты перестаёшь его читать. Ну или грозить родным самоубийством. Тот самый случай, когда факт слов говорит об отсутствии намерения.
green_fr: (Default)
Лекция 1914 года — «Облако в штанах» Маяковского. Я эту поэму прочитал ещё после книги про Маяковского, и тогда же она мне понравилась.

Задался сейчас вопросом, читать ли быковскую биографию Маяковского. И наткнулся на прекрасную рецензию Галины Юзефович, написанную сразу для всех. Фанаты Быкова после неё бросятся читать книгу; нелюбители найдут аргументы, почему этого делать ни в коем случае не стоит. А если человек сомневается, то в конце ему подсунули ещё одну книгу про Маяковского (Бенгт Янгфельдт, «Ставка — жизнь») — вот как надо писать рецензии, снимаю шляпу! И записываю обе книги себе в wishlist.

А ещё у Маяковского постоянно встречается ставшее неприличным слово «ложит». [livejournal.com profile] bgmt когда-то давно задавался вопросом, когда и почему «ложить» заменилось на «класть» — если я правильно помню, рабочая гипотеза была в наличии какого-то похожего неприличного слова (вариант — в воровской фене), которое вытеснило основной вариант. Как совсем недавно произошло со словом «кончил». Ngram Viewer на эту тему лично мне ни о чём не говорит...


В 1915 году — «Господин из Сан-Франциско» Бунина. Быков сравнивает его с «Петербургом» Белого, но при этом даже сам лекцию сделал даже не на 10 минут против обычных 20-30. При том, что за это время он успел ещё и поплясать на костях включавшей этот рассказ советской школьной программы (я не знаю, видимо, болел). Кто как, а я в рассказе увидел именно советский школьный уровень — «талантливое обличение лицемерия капиталистического общества на заре социалистической революции». Наверное, в нём есть ещё что-то, но мне как-то вот не дано...
green_fr: (Default)
В 1913 году Быков выбрал «Петербург» Андрея Белого. Я начал читать, первое впечатление — что за обкуренная книга, норкоманы! Вот для примера пролог, попытайтесь его прочитать:
Ваши превосходительства, высокородия, благородия, граждане!

Что есть Русская Империя наша?
Русская Империя наша есть географическое единство, что значит: часть известной планеты. И Русская Империя заключает: во-первых — великую, малую, белую и червонную Русь; во-вторых — грузинское, польское, казанское и астраханское царство; в-третьих, она заключает... Но — прочая, прочая, прочая.
Русская Империя наша состоит из множества городов: столичных, губернских, уездных, заштатных; и далее: — из первопрестольного града и матери градов русских.
Град первопрестольный — Москва; и мать градов русских есть Киев.
Петербург, или Санкт-Петербург, или Питер (что — то же) подлинно принадлежит Российской Империи. А Царьград, Константиноград (или, как говорят, Константинополь), принадлежит по праву наследия. И о нем распространяться не будем.
Распространимся более о Петербурге: есть — Петербург, или Санкт-Петербург, или Питер (что — то же). На основании тех же суждений Невский Проспект есть петербургский Проспект.
Невский Проспект обладает разительным свойством: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его; нумерация идет в порядке домов — и поиски нужного дома весьма облегчаются. Невский Проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект; то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например); образующие его боковые границы дома суть — гм... да: ...для публики. Невский Проспект по вечерам освещается электричеством. Днем же Невский Проспект не требует освещения.
Невский Проспект прямолинеен (говоря между нами), потому что он — европейский проспект; всякий же европейский проспект есть не просто проспект, а (как я уже сказал) проспект европейский, потому что... да...
Потому что Невский Проспект — прямолинейный проспект.
Невский Проспект — немаловажный проспект в сем не русском — столичном — граде. Прочие русские города представляют собой деревянную кучу домишек.
И разительно от них всех отличается Петербург.
Если же вы продолжаете утверждать нелепейшую легенду — существование полуторамиллионного московского населения — то придется сознаться, что столицей будет Москва, ибо только в столицах бывает полуторамиллионное население; а в городах же губернских никакого полуторамиллионного населения нет, не бывало, не будет. И согласно нелепой легенде окажется, что столица не Петербург.
Если же Петербург не столица, то — нет Петербурга. Это только кажется, что он существует.
Как бы то ни было, Петербург не только нам кажется, но и оказывается — на картах: в виде двух друг в друге сидящих кружков с черной точкою в центре; и из этой вот математической точки, не имеющей измерения, заявляет он энергично о том, что он — есть: оттуда, из этой вот точки, несется потоком рой отпечатанной книги; несется из этой невидимой точки стремительно циркуляр.

Я честно продирался какое-то время. Уговаривал себя — начало века, футуристы-кубисты-сюрреалисты, в этом что-то есть. Должно быть. И тут дочитал до «конец первой главы». Увидел, что там их ещё 7. Ужаснулся. Подумал было бросить, но перед этим прослушать Быкова. Послушал — а он говорит, что читать «Петербург» нужно как стихи. Как что-то среднее между стихами и прозой. Как рифмованную прозу. Я вернулся к книге — и сразу стало всё понятно. И даже жаль пропущенной первой главы. Перечитал её заново — кайф какой! Вот тот же пролог — он же как «Москва» Пригова. Такой же миф, такой же прогон про родной город.
Read more... )
green_fr: (Default)
Очередная лекция Анна Ахматова, «Вечер». Существенно проще предыдущего Блока, но не сказать, чтобы намного интереснее. Быков, впрочем, тоже называет этот сборник детским и несовершенным. Но читать легко.

Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
...А я была его женой.
По поводу этого стихотворения мы с [livejournal.com profile] sasmok разговорились, насколько лишня последняя строчка. Мне именно она и понравилась — а Анька говорит, что из первых строк и так понятно, что пишет кто-то близкий, хорошо знающий человека. Кто, если не жена / другие отношения на том же уровне, не изменяющие смысла стихотворения?

А вот это стихотворение я без комментариев Быкова не оценил бы:

Сегодня мне письма не принесли:
Забыл он написать или уехал;
Весна как трель серебряного смеха,
Качаются в заливе корабли.
Сегодня мне письма не принесли...

Он был со мной еще совсем недавно,
Такой влюбленный, ласковый и мой,
Но это было белою зимой,
Теперь весна, и грусть весны отравна,
Он был со мной еще совсем недавно...

Я слышу: легкий трепетный смычок,
Как от предсмертной боли, бьется, бьется,
И страшно мне, что сердце разорвется,
Не допишу я этих нежных строк...
Быков отмечает постоянную идею собственной слабости, «может быть, я вообще сейчас умру, не дописав даже этого стихотворения». И действительно, после этого замечания видишь, что стихотворение оборвалось, что у него не хватает последней строчки. Строчки предсказуемой, очевидной — но её нет!

Я немедленно вспоминаю лекцию Ляли Кандауровой, которую я когда-то послушал, но которую хотелось бы и понять / прочувствовать. Когда она рассказывает о строении симфонии, о разных участвующих в ней голосах, об их взаимодействии. И о возможных играх, о сюжете симфонии, о выводах, которые может сделать (внимательный и образованный) слушатель из отсутствия, например, планировавшегося по канону голоса.

Возвращаясь к слабости Ахматовой, Быков приводит прекрасную цитату Гумилёва по поводу здоровья его (тогда уже бывшей) жены. Цитата насколько прекрасна, что прямо так и просится в bash.org:
— Милая...
— Ми-ми-ми?
— Я смотрю на тебя, и вспоминаю, что говорил Гумилёв об Анне Ахматовой...
— Ми-ми-ми-ми-ми-ми-ми!
— «Вот, она пишет, что слаба, бледна, а между тем она плавала как рыба, спала как сурок и ела за троих!»

Ещё из серии светских анекдотов — Ахматова была хорошо знакома с Модильяни. Попытался найти, откуда я это узнал — и не нашёл, Быков об этом знакомстве не говорил. Не то, чтобы это было как-то важно для понимания «Вечера», просто приятно начинать понимать контекст — в данном случае совпадение двух совершенно разных до этого для тебя контекстов.
green_fr: (Default)
Очередная лекция Быкова дала мне настоящий квест. Сборник Блока «Ночные часы» найти в интернете невозможно. В лучшем случае он упоминается в каких-то статьях. С горем пополам я нашёл старый скан на сайте Российской государственной библиотеки (так теперь, оказывается, называется библиотека имени Ленина, причём с 1992 года). Читать с картинки, да ещё и издание с ятями мне не хотелось, поэтому я распечатал содержание, скачал на Kindle полное собрание сочинений Блока и пошёл сверять по названиям. Из 70 стихотворений нашёл 49.

Потом заинтересовался, что с остальными. И осознал ужас каталогизации стихотворений, кошмар программиста.
Идентификация в основном идёт по названию стихотворения. В подавляющем большинстве случаев стихотворение идёт без названия, и в содержании оно фигурирует своей первой строкой. При этом в издании из Ленинки стихотворение может иметь название, которое оно потеряло при публикации в ПСС (6 случаев). А может наоборот, приобрести название (1 случай). 12 стихотворений просто не вошло в ПСС из-за какой-то специфики его составления, поскольку являются переводами Гейне, то есть формально автор — не Блок (12 случаев). Ещё к одному стихотворению Блок приписал первую строфу, поэтому в двух изданиях они фигурируют разными первыми строками. И ещё два стихотворения из первого сборника сгруппировались вместе с шестью другими в одно большое произведение, таким образом они в содержании ПСС проходят как §§ 6 и 7 «Через двенадцать лет».
Внимательному читателю, суммировавшему мои цифры, я уточню, что одно из 49 опознанных стихотворений я, как выяснилось, опознал неправильно.

Я регулярно вспоминаю классический пример из учебников по базам данных — каталог книжного магазина. Вот уж, правда, простор для тренировки.


Сам сборник при этом не понравился. Разве только знакомое с детства «И вечный бой! Покой нам только снится», оказавшееся строкой не из советской песни, а из блоковского «На поле Куликовом». А потом ещё и из Бродского («И вечный бой...»).

Как-то не могу я Блока воспринимать. В школе нам однажды задали сочинение по Блоку. Я старательно прочитал указанное произведение. Ничего не понял. Все слова знакомые, смысла — ноль. Перечитал. Ещё раз перечитал. Сел за сочинение и написал в духе «почему мне кажется, что это не поэзия, а пустой набор слов». С эпиграфом из «Золотого телёнка» про «а средь арыков и полей идёт гулять ишак». Ну правда, у меня было такое ощущение, что у автора есть какой-то набор слов, которые нужно впихнуть, а дальше дело техники. Прямой перебор, пока не зарифмуется. В общем-то, не сильно у меня с тех пор с Блоком продвинулось...
green_fr: (Default)
В 1909 году Быков выбрал сборник «Вехи». Я снова было подумал «ну надо же, кто бы мне сказал, что я это читать стану», но в итоге не стал. Попытался — не интересно. Несмотря на то, что Быков говорит об актуальности этих же вопросов 100 лет спустя, всё равно выглядит сборником плохо состарившихся эссе.


Лекция про 1910 год — Тэффи, «Юмористические рассказы». Я про Тэффи слышал только в контексте её фельетонов о русском языке в эмиграции. Здесь сборник ещё российский. В общем достаточно скучный, цепляли меня только какие-то личные детали.

Например, на рассказе «Проворство рук» я вспомнил ужасную историю из детства. Будучи юным железнодорожником, я приготовил для какого-то творческого вечера фокусы Акопяна с последней страницы «Юного техника». Как человек обстоятельный, я тщательно отрепетировал несколько раз дома.

Первый фокус был с волшебным кольцом. Кольцо надевалось на карандаш, к верхнему краю которого была прикреплена (пластилином) нитка. Другой конец этой нитки крепился к пуговице рубашки фокусника. Отодвигая карандаш от себя, ты натягивал нить, и кольцо постепенно поднималось по карандашу. Свободной рукой можно было при этом делать загадочные пассы.

Второй фокус — с волшебным карандашом. На него заранее надевался бумажный цилиндр того же цвета. Фокусник показывает два пустых конверта, затем кладёт карандаш в один из них. Очевидно, он кладёт только бумажный цилиндр, т.к. сам карандаш он уже сбросил в другой конверт, пока показывал, что тот пуст. Ну а потом пассы, скомканный «пустой» конверт с бумажным цилиндром — и эффектно вытащенный карандаш из другого конверта.

Это в теории. На практике всё вышло строго по Тэффи.
Read more... )
green_fr: (Default)
Событие! Я прочитал книгу стихов, и не только «понял её», она мне ещё и понравилась. Итак, Михаил Кузмин, «Александрийские песни».
Стоит ли говорить, что до лекции Быкова я не подозревал о существовании автора.

Стихи совершенно незнакомой мне формы, нет чёткой рифмованной структуры. Вообще непонятно, почему это — стихи. Но это — однозначно стихи.
Не знаю, как это случилось:
моя мать ушла на базар,
я вымела дом и села за ткацкий станок.
Не у порога (клянусь!), не у порога я села,
а под высоким окном.
Я ткала и пела;
что еще? ничего.
Не знаю, как это случилось:
моя мать ушла на базар.
Не знаю, как это случилось:
окно было высоко.
Наверно, подкатил он камень,
или влез на дерево, или встал на скамью.
Он сказал:
«Я думал, это малиновка,
а это — Пенелопа.
Отчего ты дома? здравствуй!»
— Это ты, как птица, лазаешь по застрехам,
а не пишешь своих любезных свитков
в суде.
«Мы вчера катались по Нилу —
у меня болит голова».
— Мало она болит,
что не отучила тебя от ночных гулянок.
Не знаю, как это случилось:
окно было высоко.

Не знаю, как это случилось:
я думала, ему не достать.
«А что у меня во рту, видишь?»
— Чему быть у тебя во рту?
крепкие зубы да болтливый язык,
глупости в голове.
«Роза у меня во рту — посмотри».
— Какая там роза!
«Хочешь, я тебе ее дам,
только достань сама».
Я поднялась на цыпочки,
я поднялась на скамейку,
я поднялась на крепкий станок,
я достала алую розу,
а он, негодный, сказал:
«Ртом, ртом,
изо рта только ртом,
не руками, чур, не руками!»
Может быть, губы мои
и коснулись его, я не знаю.
Не знаю, как это случилось:
я думала, ему не достать.

Не знаю, как это случилось:
я ткала и пела;
не у порога (клянусь),
не у порога сидела,
окно было высоко:
кому достать?
Мать, вернувшись, сказала:
«Что это, Зоя,
вместо нарцисса ты выткала розу?
что у тебя в голове?»
Не знаю, как это случилось.
Просто красота какая-то!

Я параллельно слушаю «Вслух» [livejournal.com profile] agavr (напишу ещё, и будет этого много). Там каждый раз на передачу приглашаются два «маститых поэта» и два «молодых поэта». И практически всегда я ничего не понимаю у первых, а если что и нравится — то это у молодых. Причём, такое ощущение, что нравится именно то, за что потом «маститые» ругают «молодых». Я списывают это на свой «плебейский вкус» — так и здесь, читал и был уверен, что Быков в лекции разгромит автора, интересно было лишь узнать, за что именно. Но нет, на удивление это оказалась «настоящая поэзия» :-)


И ещё одно стихотворение. У него очевидно цепляющая последняя строчка, хочешь-не хочешь, а спотыкаешься об неё, задумываешься — почему пять?
Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,
все мы четыре любили, но все имели разные «потому что»:
одна любила, потому что так отец с матерью ей велели,
другая любила, потому что богат был ее любовник,
третья любила, потому что он был знаменитый художник,
а я любила, потому что полюбила.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,
все мы четыре желали, но у всех были разные желанья:
одна желала воспитывать детей и варить кашу,
другая желала надевать каждый день новые платья,
третья желала, чтоб все о ней говорили,
а я желала любить и быть любимой.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,
все мы четыре разлюбили, но все имели разные причины:
одна разлюбила, потому что муж ее умер,
другая разлюбила, потому что друг ее разорился,
третья разлюбила, потому что художник ее бросил,
а я разлюбила, потому что разлюбила.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,
а может быть, нас было не четыре, а пять?
У меня лично прочтение однозначное. Буквальное. Есть настоящие сёстры, их, конечно же, четыре. Просто, когда ты по-настоящему любил, а потом по-настоящему разлюбил, то тебе становится сложно даже представить себе, как ты мог этого любить.
Нет, ерунда какая-то. Наговаривают люди. Я не мог. Это был не я. Кто-то другой. Пятый.

На самом деле, то же самое и с любовью — влюбившись, с трудом вспоминаешь «прошлую жизнь».
С трудом даже представляешь, что она когда-то была, могла вообще быть.
А уж тем более, разлюбив.

Быков, конечно же, тоже разговаривает об этом «самом трактуемом, самом регулярно цитируемом» стихотворении, у которого он «встречал порядка 10 разных прочтений». Безапелляционно он обзывает их всех «чрезвычайно далекими от истины», рассказывает про своё, с моим, конечно же, не совпадающее. И мы об этом даже пытались как-то поговорить с [livejournal.com profile] mbla и [livejournal.com profile] bgmt, но получилось как всегда сумбурно :-) Вот лично мне интересно слушать какие-то трактовки, не совпадающие с моей. Более того, даже когда у меня нет собственной трактовки — я всё равно слушаю рассказы того же Быкова как «один из вариантов прочтения». Мне нравится вот это отсутствие догмы — даже единственная интерпретация занимает скромное место гипотезы у меня в голове, не претендуя на истинность. Она единственная — пока что. Возможно, поэтому мне очень сложно даже представить себя религиозным — это что же, отказаться от сомнений хотя бы в каком-то пункте? Я сомневаюсь, что я существую, что меня зовут Сашей. А тут взять и безусловно поверить во что-то, мягко говоря, не столь очевидное.

И дальше — конечно же, есть какие-то более «правдоподобные» интерпретации текста. Но слово «правда» подразумевает наличие истины, единственно возможной. Например — пресловутого замысла автора. Поиск «что хотел сказать автор» — это, конечно же, само по себе интересное занятие. Занятие историка. Но вот лично мне это не сильно интересно. Совершенно анахроническая интерпретация «Евгения Онегина» мне может быть гораздо интереснее книги Лотмана (пример, наверное, неудачный, потому что сложно представить себе кого-то, переплюнувшего Лотмана), если сама интерпретация мне ближе, интереснее. С современным искусством это как-то гораздо проще проходит — какая разница, о чём думал Хёрст, засовывая акулу в аквариум? Его версия у меня в голове на том же уровне, что версия какого-то критика, а то и моя личная версия. Мне важно то, что важно лично мне. Возвращаясь к пятой сестре — моя личная интерпретация стихотворения мне, конечно же, гораздо ближе, чем те 10 (которых я, к сожалению, не знаю) плюс одна Быковская (которую я вообще не вкурил до конца).

Собственно, за это я и люблю Быковские лекции. Как Философию Энтовена. После них — как будто батарейку в мозгах поменяли. Хочется думать.


[livejournal.com profile] skuzn, услышав мои дифирамбы Кузмину, посоветовал прочитать его же «Форель разбивает лёд». Пересмотрев перед этим «Носферату». Я, если честно, в душе похихикал — вшивый всегда о бане, кинокритиков бывших не бывает. Но нет, Википедия говорит примерно то же самое, а немного подумав, становится очень даже логично. Да, поэты таки тоже люди. И они тоже смотрели кино. И фильм Мурнау примерно тогда же и вышел. Ничего удивительного.
Плюс к Носферату посоветовал прочитать Ангел западного окна. И Википедия — это всё-таки величайший проект современности. Пишут в этом контексте про Кузмина, но ещё и про Tangerine Dream. То ли мир узок, то ли это я вовремя не расслышал :-)
green_fr: (Default)
Анюта читает «Поединок» Куприна, жалуется на ощущение полной безысходности в книге. У героев нет никакого будущего. Они пьют от нечего делать. И даже если представить себе на минуточку, что они перестали пить, интересных дел у них от этого не появится.

А я читаю в это же время «Мелкого беса» Сологуба, где всё то же самое, только ещё хуже. Как сказал тот же Быков в своей лекции про 1907 год, настроения книг достаточно похожи. «Сравните „Поединок“ и „Мелкого беса“. Везде тупость, муштра, запреты и глумление над слабыми. [...] Просто „Поединок“ написан человеком здоровым и жизнерадостным...» — на этом месте любому читавшему «жизнерадостную» повесть Куприна должно стать по-настоящему страшно :-)

И таки да, «Мелкий бес» — это описание удивительной тупости и жестокости «нормального» человека. В тупом и жестоком обществе. Иногда эта всеобъемлющая тупость кажется карикатурной. Но кажется так, к сожалению, недолго. Мой любимый диалог:
— Ну, послушай, я тебе сейчас докажу. Ведь дважды два — четыре, так или нет?
— Так, — отвечал Передонов.
— Ну вот, дважды два — четыре, что тебе следует жениться на моей сестре.
Передонов был поражен.
«А ведь и правда, — подумал он, — конечно, дважды два — четыре». И он с уважением посмотрел на рассудительного Рутилова. «Придется венчаться! С ним не сговоришь».
И ты в душе сначала даже возмущаешься, что автор так толсто набрасывает. А потом вспоминаешь комментарии к каждому первому популярному посту на любую тему...

А ещё в книге прекрасная иллюстрация парадокса Симпсона (это местный прокурор выступает против социального лифта) — как переход человека из одной группы в другую может ухудшить средние показатели обеих групп:
Учите мужика, сколько хотите, но не давайте ему чинов за это. А то крестьянство теряет лучших членов и вечно останется чернью, быдлом, а дворянство тоже терпит ущерб от прилива некультурных элементов.
Интересна редакция книги. Снова всю книгу привели к современной орфографии кроме отдельных редких слов (например, постоянно «итти» для «идти»), общей логики, когда оставлена старая орфография, я не увидел. Ещё прекрасное слово «сейгод» (по аналогии с сохранившимся «сейчас»). И «тётичка» — я, конечно же, сразу вспомнил [livejournal.com profile] katichka, но решил проверить, мало ли, вдруг и такая форма от «тёти» допускается. И нашёл прекрасное правило, когда пишется суффикс «-очк» (лампочка), а когда «-ечк» (времечко). Пишут, что «-очк» после парных твёрдых согласных — что такое «парные согласные»? Две согласные подряд, как в «лампе»? Тогда почему «вазочка», а не «вазечка»? И почему «утречко», а не «утрочко»? Но по-любому, пишут, «-ичк» допускается только в виде стилизованного под старое написания.

В конце лекции прекрасный вопрос из зала:
— Беликов [герой «Человека в футляре»] назвал кошек Синтаксис и Пунктуация. Как мог бы назвать кошек сологубовский герой, или у него вообще не может быть домашних животных?
Обожаю такие вопросы. Искренне интересно, о чём думал задающий. При том, что я не нашёл никаких упоминаний имён кошек у Чехова — то ли экранизация какая-то имеется в виду, то ли альтернативные редакции Чехова.
Но ещё больше мне понравился ответ Быкова:
— Я думаю, он мог бы назвать одну Сволочь, а другую Тварь.
А потом он процитировал прекрасное стихотворение Маяковского:
а во рту [у улицы]
умерших слов разлагаются трупики,
только два живут, жирея —
«сволочь»
и еще какое-то,
кажется, «борщ».


Обнаружил в ЖЖ [livejournal.com profile] ru_bykov. В том числе публикуют транскрипты его лекций (вот для лекции о Сологубе) — очень удобно для копирования цитат :-) Ну и фанаты, проверяют всё им сказанное, выверяют точность цитат и т.п.
green_fr: (Default)
«Мать» Горького — как сказал Быков в своей лекции, этот роман знали все, хотя бы на уровне анекдотов. Мои познания дальше анекдотов не продвигались, в школе. видимо. снова «болел», и даже фильма не видел.

Читать забавно. Очень наивное и «левацкое» произведение. Я сразу же вспомнил, какими словами меня обзывали после поста про жуликов в метро и мысленно согласился с терминологией :-) Но там где у меня была простая констатация проблемы без какого бы то ни было приемлемого для меня решения — у Горького целая программа, которую я, конечно же, разделить никак не могу. Вообще книга пропитана уверенностью в собственной правоте. И при этом автор совершенно не гнушается меткого жульничества — герой (положительный!) рассказывает, как его кровавая гебня царская охранка в тюрьму сажала. Ничего, говорит, не делал. Так, книжки людям раздавал. Чтобы читали, умнели. А меня за это — за это! — в тюрьму.
Очевидное жульничество со стороны автора — и он, и его герой прекрасно понимают, что это были не просто «книжки». И посадили его не за заботу об образовании населения. И даже если в данном пункте я с Горьким вполне согласен (общее образование и какие-то социалистические идеи явно помогают мне жить), то я предпочитаю, чтобы он говорил честно — эти книги были направлены на разрушение существовавшего государственного строя, объявлены вне закона, и я прекрасно знал, что за их распространение мне светит тюрьма. Я принял на себя риск, попался и сел. А не «ни за что пострадамши».

Читал и думал при этом — для кого Горький писал эту книгу? Кто целевая аудитория? Не получалось представить — и тут Быков очень вовремя задал тот же вопрос. И сам себе интересно ответил — 1906 год, только что прошли стачки, но ничего из них не вышло. Кого не пересажали, тот сбежал за границу (Горький пишет этот роман в США). В стране жуткая реакция, среди реформаторов депрессия. И этот роман предназначался именно им, «своим». Роман для поднятия духа. Для иллюстрации того, что не всё потеряно. Что даже отправившись в тюрьму, мы можем выиграть. Потом. Когда-нибудь.


Написал про Лейдермана, хочу теперь вернуться к Мережковскому. Быков в лекции поднимает вопрос личности автора — одна из моих любимых тем с детства. Насколько можно / нужно учитывать личность при оценке художественного произведения? Вот тот же Мережковский «подпортил себе некролог», взяв сначала грант у Муссолини, а затем публично поддержав нападение Германии на СССР (в борьбе с коммунистами все средства хороши).
И с одной стороны, очень хочется абстрагироваться — мне не важно, бил ли Моцарт свою жену. А с другой — Лейдерман и его (очень понятное мне) отношение к молчащим / сотрудничающим друзьям-художникам.

Возвращаясь к Леонардо. В книге он рассказывает, как он делит человеческое лицо «на градусы, доли, секунды и терции. Каждое деление — двенадцатая часть предыдущего». И потом говорит, что терция — это «одна сорок восемь тысяч восемьсот двадцать третья часть всего лица». О чём он? Если каждое деление — 1/12 предыдущего, то в одном градусе 1728 терций. И сколько бы ни было градусов в полном круге, нечётное же количество получиться не может?

Рассказывает историю мальчика, покрытого ради какого-то праздника позолотой, и умершего от этого. Я был уверен, что миф о подобной смерти появился вместе с фильмом про Джеймса Бонда, и что миф этот был успешно опровергнут. Но нет, опровергли лишь быструю смерть от удушья, плюс саму гипотезу о дыхании кожей. На самом деле, покрывая краской кожу, мы отключаем систему потового охлаждения тела, и через несколько часов действительно можно перегреться. Не говоря уже о возможной токсичности красок XVI века.

Книга мне напомнила жанр «Форрест Гамп», когда главный герой походя встречается со всеми знаменитостями своей эпохи. И тут, конечно, мне ужасно не хватало знаний истории. Какие-то имена казались знакомыми (Савонарола), но я совершенно не помнил, кто эти люди, и приходилось лезть в Википедию. Чьи-то имена не говорили вообще ни о чём, но по сюжету выходило, что человек знаменитый, и в итоге действительно находились и при него статьи (Моро). Ну и все эти Макиавелли, Микеланжело, Рафаэль — с ними тоже герой встречается. И точно так же, как в Гампе, герой всегда прав. Не тогда прав, а сейчас, прав в глазах современного читателя. Он говорит и думает совершенно невозможные в его времени мысли, чётко зная, что ко времени издания книги эти мысли будут считаться прогрессивными. Тот же поиск крыльев у Леонардо — ему отведено столько места в романе не только из-за красоты идеи, но и потому, что к момент написания романа тема самолётов внезапно стала очень модной. А какие-нибудь там танки, подводные лодки и вертолёты (тоже работы Леонардо) — пока ещё нет.

Наткнулся пару раз на слово «червелата», в смысле колбасы. И понял, что слово «сервелат» очевидным образом должно происходить от итальянского cervello = «мозг». Википедия и наш любимый исторический словарь хором подтверждают эту версию, но совершенно не говорят, как от мозгов пришли к варёной колбасе (нынешний смысл этого слова во французском и английском языках), тем более к определённому сорту копчёной (смысл в русском языке).

У Мережковского в Италии XVI века есть и русские — послы московского князя. И совершенно современная «русофобия» — все русские герои либо представители государства (в этом случае они — чванливые идиоты), либо пытающиеся учиться на Западе художники (в лучшем случае предполагающие синтез западного искусства с русским). Сто лет книге.

Когда Леонардо приезжает во Францию, Франциск I селит его в замке Дю Клу. Стоп, думаю, замок Леонардо называется Clos Lucé. Полез в Википедию — оказывается, во времена Леонардо он назывался-таки Le Château de Cloux. А современное название получил, похоже, от картины учеников Леонардо «Vierge de lumière», иначе называемой «Virgo Lucis».
green_fr: (Default)
Ещё один понравившийся мне проект Дмитрия Быкова — Открытый урок. Два первых сезона выложены на youtube, в каждом из них по 12 серий-уроков, где учитель-Быков рассказывает образцово-показательным ученикам о каком-то авторе из школьной программы. Школьники, конечно же, выглядят совершенно декоративно, они позволяют Быкову делать видимость разговора, но всё это остаётся, конечно же, монологом. Даже немного хуже — на фоне школьников Быкова начинает регулярно заносить («а вот этот вопрос для самых умных» или «я сейчас одну страшную вещь скажу, а вы тут же её забудьте»), но общий уровень программы вытягивает даже это, смотреть всё равно интересно.

Чисто технически, кстати — для меня это не «смотреть», а «слушать». Передача очевидно разговорная, видеоряд не только ничего не добавляет, а скорее мешает. Поэтому я скачал дорожки всех уроков и слушал в дороге.

Про содержание — мне продолжает нравиться сам Быков, у него в передаче есть очень интересные мысли, параллели, его интересно слушать. Плюс, всё упомянутое я если и не читал в школе, то хотя бы слышал, это — однозначно наша общая культура. Поэтому слушается легче, чем те же «100 лекций», когда в половине случаев тебе нужно сначала узнать, о ком это он вообще.

Не уверен, что нравится постоянно маячащая параллель с современностью. Начать с того, что он рассказывает не просто о произведении, а о его нынешнем восприятии. А подтекст при этом — о сходстве произведения и сегодняшней политики. Я скорее разделяю политические взгляды самого Быкова, но мне настолько претит сама идея манипулирования детьми, что даже в такой ненастоящей телевизионной школе мне сложно принимать и намёк на впаривание детям чего-то большего под видом русской литературы. Но насколько можно сегодня рассказывать о гражданской войне 1920-х так, чтобы не возникало аналогий с войной в Донецке?
...и немного про политику... )
green_fr: (Default)
1904 год, снова пьеса, «Вишнёвый сад» Чехова (лекция). Но читается влёт — то ли я привык, то ли пьеса попроще. Пока читал — однозначно ассоциировал себя с Лопахиным. Приятный прагматичный человек. Сначала долго и нудно пытается подарить идиотам-помещикам свой бизнес-план, дабы тем не пришлось расставаться с имением. Провести железную дорогу, разбить сад на дачи, сдавать, profit. Но понимает, что без толку, что его никто не слушает, и он покупает имение сам. За сумму, которой идиотам хватает и долги выплатить, и ещё и на жизнь в Париже остаётся. Ну как можно не обожествлять такого прекрасного человека?

Потом смотрю Быкова. А он цитирует какую-то экранизацию пьесы, заканчивающуюся отъездом барыни в Париж под довольную улыбку удачного предпринимателя. Затемнение экрана и перечёркивающая всё фраза — «шёл 1904 год...»
Как вы думаете, спрашивает Быков, чья стратегия оказалась в итоге более успешной? Кто выжил? Предприниматель в предреволюционной России — или никчёмная барыня с мешком денег в Париже?


А 1905 год — «Поединок» Куприна (лекция) — меня настолько поразил, что лучше много букв дальше не читать, ибо там спойлеры.

Вот тоже, к слову, из серии «кто бы мне сказал, что я это буду читать?» Фамилия мне что-то, конечно, говорила, но исключительно в контексте Донецкой топонимики. Выражение «на Куприна» — это и ДК с ёлкой и конфетами, и выкрик в маршрутке, и когдатошний папин адрес для открыток. А тут, оказывается, он ещё и повести писал :-)
Поехали за спойлерами! )
green_fr: (Default)
Следующий год, Быков рассказывает про «На дне» Горького (лекция). Открываю — и чувствую себя героем любимого фильма, Бакри в Le goût des autres — oh putain, c’est en vers... Это пьеса. Как читать пьесу — совершенно непонятно. В бумажной версии ещё можно заложить пальцем первую страницу со списком персонажей, а в Kindle? Ладно, нашёл решение — но всё равно, там 20 человек на сцене, и для меня они все на одно лицо, имена у меня никогда к людям не приклеиваются, тем более к персонажам. Но ничего, первый акт как-то прошкрябался, потом пошло проще, дочитал. Но несколько раз собирался сдаться и скачать какую-то постановку.

Наткнулся на интересное слово — семишник, означает «две копейки». Объяснение простое — денежная реформа 1840 годов деноминировала старые монеты по довольно экзотическому курсу 3.5 : 1. То есть, две послереформенные копейки соответствовали семи дореформенным.


А потом пришёл 1903 год — Валерий Брюсов, «Urbi i orbi» (лекция). А это буквально стихи. Я, конечно, к стихам в этом году приобщился, но тоже — кто бы мне сказал, что я буду читать целый сборник. Тоже долго продирался, несколько раз делал перерыв, чтобы переслушать Быкова — выпуск про Брюсова я теперь знаю, наверное, наизусть. Дочитал. И даже какое-то удовольствие получил! В основном даже не от содержания — мне всё ещё очень сложно следить за смыслом стихов, даже вчитываясь. Скорее от формы, от осознания, что я её вижу, что я могу её хоть как-то, пусть и примитивно, но анализировать.

Profile

green_fr: (Default)
green_fr

June 2025

S M T W T F S
123 4 567
89 1011 121314
15161718192021
22232425262728
2930     

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 12th, 2025 03:28 pm
Powered by Dreamwidth Studios