Сто лекций с Дмитрием Быковым — 1913
Mar. 10th, 2017 09:29 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
green_frВ 1913 году Быков выбрал «Петербург» Андрея Белого. Я начал читать, первое впечатление — что за обкуренная книга, норкоманы! Вот для примера пролог, попытайтесь его прочитать:
Я честно продирался какое-то время. Уговаривал себя — начало века, футуристы-кубисты-сюрреалисты, в этом что-то есть. Должно быть. И тут дочитал до «конец первой главы». Увидел, что там их ещё 7. Ужаснулся. Подумал было бросить, но перед этим прослушать Быкова. Послушал — а он говорит, что читать «Петербург» нужно как стихи. Как что-то среднее между стихами и прозой. Как рифмованную прозу. Я вернулся к книге — и сразу стало всё понятно. И даже жаль пропущенной первой главы. Перечитал её заново — кайф какой! Вот тот же пролог — он же как «Москва» Пригова. Такой же миф, такой же прогон про родной город.
Или вот, например, главка об одной из героинь, Софье Петровне Лихутиной. Если читать, как стихи, то получается необычайной красоты текст:
Выяснилось, что роман совершенно невозможно читать под музыку — иногда в метро попадаешь на музыкантов, приходится откладывать книгу.
Я тут же вспомнил Фейнмана, который проводил исследование, как люди считают про себя. И выяснил, что есть люди, считающие словами (раз-два-три-четыре...), а есть — считающие картинками (1-2-3-4...). И что эти две группы по-разному реагируют на внешние раздражители — первая группа сбивается, если с ними разговаривать, а вторая — если их попросить прочитать что-то.
Таким образом, «экспериментально доказано», что «Петербург» — это стихи (ну или как минимум ближе к стихам, чем вся та проза, что я читал до сих пор) :-)
Чтобы было понятнее — не стихи, конечно. Текст со сложной структурой. Примерно как сказки со всеми этими излишествами вроде «долго ли, коротко ли», «в три-девятом царстве, в три-десятом гоударстве, жил-был...» — именно они дают нам понять, что мы слушаем сказку, например, о похищении принцессы, а не криминальную хронику с тем же сюжетом.
Быков говорит при этом, что существовали разные редакции романа. Первоначальная (1913 год, именно она была у меня) ещё более-менее понятна. Затем Белый сделал ещё три разных версии, каждый раз укорачивая роман, выбрасывая из него наиболее конкретные детали. Мне страшно представить окончательный вариант! Впрочем, Быков не зря, наверное, сравнивает «Петербург» с «Улиссом» — окончательную версию лучше и не открывать.
У Белого (точнее, у Аполлона Аполлоновича, чьими устами чаще всего автор описывает город) очень простая география Петербурга. Есть центр, где живут приличные люди. И есть варварские острова с рабочими. У меня в голове (в Питере был один раз, мельком) с детства было всё наоборот. Мне казалось, что самое красивое, самое престижное место в городе должно находиться именно на островах. Там так романтично можно застрять на ночь, когда развели мосты...
Упоминается уже модный тогда буддизм. И уже, как мне кажется, с лёгким издевательством по отношению к его адептам (буддизм в романе уважает Николай Аполлонович, в чьих устах ничего не может выглядеть серьёзным). Я был уверен, что это относительно недавнее увлечение.
В романе полно «подъездов». И ни одного «парадного». Биография автора подтверждает — родился и умер в Москве. Вот и как после этого верить людям?!
Упоминается игра слов «Сатурн — ça tourne». Мне она уже давно кажется необычайно смешной и удачной. Но понятна она только русскому уху, потому что по-французски планета читается скорее «сатюрн», тогда как «она вертится» — «сатурн». Впрочем, шутку эту тоже Николай Аполлонович придумывает...
Ещё одна неожиданно актуальная цитата:
В лекции Быков останавливается на персонаже Липпанченко, и упоминает вскользь некоего провокатора Азефа. Я прочитал его биографию в Википедии — не пожалейте времени, впечатляет. Вообще, чем больше узнаю про начало XX века в России, тем больше и больше создаётся впечатление великолепнейшего бардака. Не дай боже в таком жить. Но читать очень интересно!
Я когда-то слышал мысль Чхартишвилли о том, что можно и нужно создать наш, русский миф. Как у американцев есть миф ковбоя, основанный на каких-то исторических реалиях, но по большей части выдуманный маскультом, и тем не менее объединяющий людей в единую нацию, дающий им общее прошлое. Он предлагал взять именно стык XIX-XX веков — и относительно далеко, чтобы можно было разговаривать без особых флеймов (любители найдут, конечно). И достаточно богато, чтобы можно было найти себе персонажа на любой вкус.
Ваши превосходительства, высокородия, благородия, граждане!
Что есть Русская Империя наша?
Русская Империя наша есть географическое единство, что значит: часть известной планеты. И Русская Империя заключает: во-первых — великую, малую, белую и червонную Русь; во-вторых — грузинское, польское, казанское и астраханское царство; в-третьих, она заключает... Но — прочая, прочая, прочая.
Русская Империя наша состоит из множества городов: столичных, губернских, уездных, заштатных; и далее: — из первопрестольного града и матери градов русских.
Град первопрестольный — Москва; и мать градов русских есть Киев.
Петербург, или Санкт-Петербург, или Питер (что — то же) подлинно принадлежит Российской Империи. А Царьград, Константиноград (или, как говорят, Константинополь), принадлежит по праву наследия. И о нем распространяться не будем.
Распространимся более о Петербурге: есть — Петербург, или Санкт-Петербург, или Питер (что — то же). На основании тех же суждений Невский Проспект есть петербургский Проспект.
Невский Проспект обладает разительным свойством: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его; нумерация идет в порядке домов — и поиски нужного дома весьма облегчаются. Невский Проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект; то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например); образующие его боковые границы дома суть — гм... да: ...для публики. Невский Проспект по вечерам освещается электричеством. Днем же Невский Проспект не требует освещения.
Невский Проспект прямолинеен (говоря между нами), потому что он — европейский проспект; всякий же европейский проспект есть не просто проспект, а (как я уже сказал) проспект европейский, потому что... да...
Потому что Невский Проспект — прямолинейный проспект.
Невский Проспект — немаловажный проспект в сем не русском — столичном — граде. Прочие русские города представляют собой деревянную кучу домишек.
И разительно от них всех отличается Петербург.
Если же вы продолжаете утверждать нелепейшую легенду — существование полуторамиллионного московского населения — то придется сознаться, что столицей будет Москва, ибо только в столицах бывает полуторамиллионное население; а в городах же губернских никакого полуторамиллионного населения нет, не бывало, не будет. И согласно нелепой легенде окажется, что столица не Петербург.
Если же Петербург не столица, то — нет Петербурга. Это только кажется, что он существует.
Как бы то ни было, Петербург не только нам кажется, но и оказывается — на картах: в виде двух друг в друге сидящих кружков с черной точкою в центре; и из этой вот математической точки, не имеющей измерения, заявляет он энергично о том, что он — есть: оттуда, из этой вот точки, несется потоком рой отпечатанной книги; несется из этой невидимой точки стремительно циркуляр.
Я честно продирался какое-то время. Уговаривал себя — начало века, футуристы-кубисты-сюрреалисты, в этом что-то есть. Должно быть. И тут дочитал до «конец первой главы». Увидел, что там их ещё 7. Ужаснулся. Подумал было бросить, но перед этим прослушать Быкова. Послушал — а он говорит, что читать «Петербург» нужно как стихи. Как что-то среднее между стихами и прозой. Как рифмованную прозу. Я вернулся к книге — и сразу стало всё понятно. И даже жаль пропущенной первой главы. Перечитал её заново — кайф какой! Вот тот же пролог — он же как «Москва» Пригова. Такой же миф, такой же прогон про родной город.
Или вот, например, главка об одной из героинь, Софье Петровне Лихутиной. Если читать, как стихи, то получается необычайной красоты текст:
Та дама... Но той дамой была Софья Петровна; ей придется нам тотчас же уделить много слов.
Софья Петровна Лихутина отличалась, пожалуй, чрезмерной растительностью: и она была как-то необычайно гибка: если Софья Петровна Лихутина распустила б черные свои волосы, эти черные волосы, покрывая весь стан, упадали б до икр; и Софья Петровна Лихутина, говоря откровенно, просто не знала, что делать ей с этими волосами своими, столь черными, что, пожалуй, черней не было и предмета; от чрезмерности ли волос, или от их черноты — только, только: над губками Софьи Петровны обозначался пушок, угрожавший ей к старости настоящими усиками. Софья Петровна Лихутина обладала необычайным цветом лица; цвет этот был — просто жемчужный цвет, отличавшийся белизной яблочных лепестков, а то — нежною розоватостью; если же что-либо неожиданно волновало Софью Петровну, вдруг она становилась совершенно пунцовой.
Глазки Софьи Петровны Лихутиной не были глазками, а были глазами: если б я не боялся впасть в прозаический тон, я бы назвал глазки Софьи Петровны не глазами — глазищами темного, синего — темно-синего цвета (назовем их очами). Эти очи то искрились, то мутнели, то казались тупыми, какими-то выцветшими, углубленными в провалившихся орбитах, синевато-зловещих: и косили. Ярко-красные губы ее были слишком большими губами, но... зубки (ах, зубки!): жемчужные зубки! И при том — детский смех... Этот смех придавал оттопыренным губкам какую-то прелесть; и какую-то прелесть придавал гибкий стан; и опять-таки гибкий чрезмерно: все движения этого стана и какой-то нервной спины то стремительны были, то вялы — неуклюжи до безобразия.
Одевалась Софья Петровна в черное шерстяное платье с застежкой на спине, облекавшее ее роскошные формы; если я говорю роскошные формы, это значит, что словарь мой иссяк, что банальное слово «роскошные формы» обозначает для Софьи Петровны как-никак, а угрозу: преждевременную полноту к тридцати годам. Но Софье Петровне Лихутиной было двадцать три года.
Ах, Софья Петровна!
Софья Петровна Лихутина проживала в маленькой квартирке, выходившей на Мойку; там со стен отовсюду упадали каскады самых ярких, неугомонных цветов: ярко-огненных — там и здесь — поднебесных. На стенах японские веера, кружева, подвесочки, банты, а на лампах: атласные абажуры развевали атласные и бумажные крылья, будто бабочки тропических стран; и казалось, что рой этих бабочек, вдруг слетевши со стен, порасплещется поднебесными крыльями вокруг Софьи Петровны Лихутиной (знакомые офицеры ее называли ангел Пери, вероятно слив два понятия «Ангел» и «Пери» просто в одно: ангел Пери)«.
Софья Петровна Лихутина на стенах поразвесила японские пейзажи, изображавшие вид горы Фузи-Ямы, — все до единого; в развешанных пейзажиках вовсе не было перспективы; но и в комнатках, туго набитых креслами, софами, пуфами, веерами и живыми японскими хризантемами, тоже не было перспективы: перспективой являлся то атласный альков, из-за которого выпорхнет Софья Петровна, или с двери слетающий, шепчущий что-то тростник, из которого выпорхнет все она же, а то Фузи-Яма — пестрый фон ее роскошных волос; надо сказать: когда Софья Петровна Лихутина в своем розовом кимоно по утрам пролетала из-за двери к алькову, то она была настоящей японочкой. Перспективы же не было.
Комнатки были — малые комнатки: каждую занимал лишь один огромный предмет: в крошечной спальной постель была огромным предметом; ванна — в крошечной ванной; в гостиной — голубоватый альков; стол с буфетом — в столовой; тем предметом в комнатке для прислуги — была горничная; тем предметом в мужниной комнате был, разумеется, муж.
Ну, откуда же быть перспективе?
Все шесть крохотных комнатушек отоплялися паровым отоплением, отчего в квартирке задушивал вас влажный оранжерейный жар; стекла окон потели; и потел посетитель Софьи Петровны; вечно потели — и прислуга, и муж; сама Софья Петровна Лихутина покрывалась испариной, будто теплой росой японская хризантема. Ну, откуда же в этой тепличке завестись перспективе?
Перспективы и не было.
Выяснилось, что роман совершенно невозможно читать под музыку — иногда в метро попадаешь на музыкантов, приходится откладывать книгу.
Я тут же вспомнил Фейнмана, который проводил исследование, как люди считают про себя. И выяснил, что есть люди, считающие словами (раз-два-три-четыре...), а есть — считающие картинками (1-2-3-4...). И что эти две группы по-разному реагируют на внешние раздражители — первая группа сбивается, если с ними разговаривать, а вторая — если их попросить прочитать что-то.
Таким образом, «экспериментально доказано», что «Петербург» — это стихи (ну или как минимум ближе к стихам, чем вся та проза, что я читал до сих пор) :-)
Чтобы было понятнее — не стихи, конечно. Текст со сложной структурой. Примерно как сказки со всеми этими излишествами вроде «долго ли, коротко ли», «в три-девятом царстве, в три-десятом гоударстве, жил-был...» — именно они дают нам понять, что мы слушаем сказку, например, о похищении принцессы, а не криминальную хронику с тем же сюжетом.
Быков говорит при этом, что существовали разные редакции романа. Первоначальная (1913 год, именно она была у меня) ещё более-менее понятна. Затем Белый сделал ещё три разных версии, каждый раз укорачивая роман, выбрасывая из него наиболее конкретные детали. Мне страшно представить окончательный вариант! Впрочем, Быков не зря, наверное, сравнивает «Петербург» с «Улиссом» — окончательную версию лучше и не открывать.
У Белого (точнее, у Аполлона Аполлоновича, чьими устами чаще всего автор описывает город) очень простая география Петербурга. Есть центр, где живут приличные люди. И есть варварские острова с рабочими. У меня в голове (в Питере был один раз, мельком) с детства было всё наоборот. Мне казалось, что самое красивое, самое престижное место в городе должно находиться именно на островах. Там так романтично можно застрять на ночь, когда развели мосты...
Упоминается уже модный тогда буддизм. И уже, как мне кажется, с лёгким издевательством по отношению к его адептам (буддизм в романе уважает Николай Аполлонович, в чьих устах ничего не может выглядеть серьёзным). Я был уверен, что это относительно недавнее увлечение.
В романе полно «подъездов». И ни одного «парадного». Биография автора подтверждает — родился и умер в Москве. Вот и как после этого верить людям?!
Упоминается игра слов «Сатурн — ça tourne». Мне она уже давно кажется необычайно смешной и удачной. Но понятна она только русскому уху, потому что по-французски планета читается скорее «сатюрн», тогда как «она вертится» — «сатурн». Впрочем, шутку эту тоже Николай Аполлонович придумывает...
Ещё одна неожиданно актуальная цитата:
[...]отправляясь в страну папуасов, я знаю, что в стране папуасов ждет меня папуас: Карл Бедекер заблаговременно предупреждает меня о сем печальном явлении природы; но что было бы со мною, скажите, если бы по дороге в Кирсанов повстречался бы я со становищем черномазой папуасской орды, что, впрочем, скоро будет во Франции, ибо Франция под шумок вооружает черные орды и введет их в Европу — увидите[...]
В лекции Быков останавливается на персонаже Липпанченко, и упоминает вскользь некоего провокатора Азефа. Я прочитал его биографию в Википедии — не пожалейте времени, впечатляет. Вообще, чем больше узнаю про начало XX века в России, тем больше и больше создаётся впечатление великолепнейшего бардака. Не дай боже в таком жить. Но читать очень интересно!
Я когда-то слышал мысль Чхартишвилли о том, что можно и нужно создать наш, русский миф. Как у американцев есть миф ковбоя, основанный на каких-то исторических реалиях, но по большей части выдуманный маскультом, и тем не менее объединяющий людей в единую нацию, дающий им общее прошлое. Он предлагал взять именно стык XIX-XX веков — и относительно далеко, чтобы можно было разговаривать без особых флеймов (любители найдут, конечно). И достаточно богато, чтобы можно было найти себе персонажа на любой вкус.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2017-03-10 01:53 pm (UTC)А с искусством у меня не получается увидеть ту же логику. В чём опасность, если я совершенно неправильно пойму намерение автора? Если я увижу не то, что он хотел туда вложить?
no subject
Date: 2017-03-10 02:09 pm (UTC)Вообще неученье есть тьма, что тут доказывать?
no subject
Date: 2017-03-10 02:43 pm (UTC)Неученье - понимаю. Но я читаю книги не как учебник истории, а для удовольствия. Как разминку мозгов.
no subject
Date: 2017-03-10 02:59 pm (UTC)Но есть лучше (см. выше; у меня речь там не об учебнике истории, а о книге воспоминаний - чтение для удовольствия и разминки мозгов).
no subject
Date: 2017-03-10 04:01 pm (UTC)no subject
Date: 2017-03-10 05:05 pm (UTC)Правильно или не правильно понимать - это другой вопрос.
Но тут ведь - сам процесс...