![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
green_frЛекция про 1929 год — «Красное дерево» Бориса Пильняка. Быков не шибко жалует эту повесть, а мне она очень понравилась. И вообще, слушая Быкова у меня какое-то время было ощущение, что мы с ним читали разные вещи. Быков рассказывает, как автора травили за то, что он напечатал книгу в Германии. Ну ладно, что мне это казалось вообще невозможным (Быков объясняет, что ещё пару лет до того печататься за границей можно было, а как раз вот с этого года иностранную публикацию приравняли к предательству). Но гораздо больше всего в этом факте меня удивляет то, что автора не травили (не расстреляли) за такую откровенную антисоветчину. Но нет, ему влетело за немецкую книгу, а саму повесть затем неоднократно переиздавали и в Советской России.
При том, что книга, кажется, написана на одном крике. Действие происходит в Угличе, но каждая глава начинается с фразы типа «Русский Брюгге, русская Камакура». Чтобы затем, читая про Углич, читатель и увидел контраст с упомянутой Камакурой, и задумался, как же так получилось. А автор даже недвусмысленно подсказывает про ответственность советской власти.
Формально у повести есть сюжет — два брата-скупщика антиквариата приехали в город. И пока они скупают своё красное дерево, автор рассказывает нам историю продавцов.
Понятно, что никакая Камакура, никакой Брюгге так не получится.
Ужасная история двух сестёр Риммы и Капитолины.
К этой истории Советская власть руку не приложила, а даже наоборот, позволила Римме выжить. Но история ужасная. И как верно заметила Анюта, полностью повторяющая тему Аксинии из «Тихого Дона». Точнее даже тему мужского скотства. Мужикам в этом обществе ничего не грозит (ну переспал с бабой, ну и чё такова-та?), и они совершенно не собираются задумываться о последствиях для других. Брать ответственность за свои поступки.
Только в отличие от «Тихого Дона» здесь есть и другая крайность — буквальное следование принципам такого общества до добра тоже не доводит.
И по этому поводу в повести есть прекрасная фраза:
Ничего не надо бояться, надо делать, — все делаемое, даже горькое, бывает счастьем, — а ничто — ничем и остается.
Быков рекомендует книгу Пильняка «Корни японского солнца» — документальная проза о поездке автора в Японию. Страна хорошая, нужно будет почитать. Опять же, книга 1927 года, но именно из-за неё в 1937 году Пильняка арестовали по подозрению в шпионаже в пользу Японии. И в 1938 году расстреляли.
Лекция про 1930 год — «Гидроцентраль» Мариэтты Шагинян. Я прочитал первые две главы — это просто нереально нудно. Решил послушать Быкова — и он говорит буквально то же самое. Интересный для истории роман (начало культа труда в литературе), но читать невозможно, да и не нужно.
При том, что книга, кажется, написана на одном крике. Действие происходит в Угличе, но каждая глава начинается с фразы типа «Русский Брюгге, русская Камакура». Чтобы затем, читая про Углич, читатель и увидел контраст с упомянутой Камакурой, и задумался, как же так получилось. А автор даже недвусмысленно подсказывает про ответственность советской власти.
Формально у повести есть сюжет — два брата-скупщика антиквариата приехали в город. И пока они скупают своё красное дерево, автор рассказывает нам историю продавцов.
Начальство в городе жило скученно, остерегаясь, в природной подозрителъности, прочего населения, заменяло общественность склочками и переизбирало каждый год само себя с одного уездного руководящего поста на другой в зависимости от группировок склочащих личностей по принципу тришкина кафтана. По тому же принципу тришкина кафтана комбинировалось и хозяйство. [...] Хозяйничали медленным разорением дореволюционных богатств, головотяпством и любовно. Маслобойный завод работал — в убыток, лесопильный — в убыток, кожевенный — без убытка, но и без прибылей, и без амортизационного счета. Зимою по снегу, сорока-пятью лошадьми, половиной уездного населения таскали верст пятьдесят расстояния — новый котел на этот кожевенный завод, — притащили и бросили — за неподходящестью, списав стоимость его в счет прибылей и убытков; покупали корьедробилку — и тоже бросили — за негодностью, списав в счет прибылей и убытков; покупали тогда на предмет дробления корья соломорезку — и бросили, ибо корье не солома, — списывали. Улучшали рабочий быт, жил-строительством; купили двухэтажный деревянный дом, перевезли его на завод и — распилили на дрова, напилили пять кубов, ибо дом оказался гнил, — годных бревен оказалось — тринадцать штук; к этим тринадцати прибавили девять тысяч рублей — и дом построили: как раз к тому времени, когда завод закрылся ввиду его, хотя и неубыточности, как прочие предприятия, но и бездоходности, — новый дом остался порожнем. Убытки свои комбинат покрывал распродажею оборудования бездействующих с дореволюции предприятий, — а также такими комбинациями: — Куварзин-председатель продал леса Куварзину-члену по твердым ценам со скидкою в 50% — за 25 тысяч рублей, — Куварзин-член продал этот-же самый лес населению и Куварзину-председателю, в частности, — по твердым ценам без скидки — за пятьдесят слишком тысяч рублей. — К 1927-ому году правление пожелало почить на лаврах: дарили Куварзину портфель, деньги на портфель взяли из подотчетных сумм, а затем бегали с подписным листом по туземцам, чтобы вернуть деньги в кассу.
Понятно, что никакая Камакура, никакой Брюгге так не получится.
Ужасная история двух сестёр Риммы и Капитолины.
Сестры были погодками, Капитолина — старшая. И жизнь Капитолины была полна достоинства мещанской морали. Вся жизнь ея прошла на ладони все-городских глаз и все-городских правил. Она была уважаемым мещанином. И не только весь город, но и она знала, что все ее субботы прошли за всенощными, все ее дни склонились над мережками и прошивками блузок и сорочек, тысяч сорочек, — что ни разу никто чужой не поцеловал ее, — и только она знала те мысли, ту боль проквашенного вина жизни, которые кладут морщины на сердце, — а в жизни были и юность, и молодость, и бабье лето, — и ни разу в жизни она не была любима, не знала тайных грехов. Она осталась примером все-городских законов, девушка, старуха, проквасившая свою жизнь целомудрием пола, бога, традиций. — И по другому сложилась жизнь Риммы Карповны, тоже белошвейки. Это было двадцать восемь лет тому назад, это длилось тогда три года — тремя годами позора, чтобы позор остался на всю жизнь. Это было в дни, когда годы Риммы закатились за тридцать, потеряв молодость и посеяв безнадежность. В городе жил казначейский чиновник, актер-любитель, красавец и дрянь. Он был женат, у него были дети, он был пьяницей. Римма полюбила его, и Римма не устояла против своей любви. Все было позорно. В этой любви было все, позорящее женщину в морали уездных законов, и все было неудачно. Кругом стояли леса, где можно было-бы сохранить тайну, — она отдалась этому человеку ночью на бульварчике, — она постыдилась понести домой изорванные и грязные в крови (в святой, в сущности, крови) панталоны, — она засунула их в кусты, — и их нашли всенародно наутро мальчишки, — и ни разу за все три года ее позора она не встретилась со своим любовником под крышею дома, встречаясь в лесу и на улицах, в развалинах домов, на пустующих баржах, даже осенями и зимой. Брат Яков Карпович прогнал сестру из дома отказавшись от нее, — даже сестра Капитолина стала против сестры. На улицах в нее тыкали пальцами и не узнавали ее. Законная жена казначейского актера ходила бить Римму и наущала — тоже бить — слободских парней, — и город своими законами был на стороне законной жены. У Риммы родилась дочь Варвара, ставшая свидетельством позора и позором. У Риммы родилась вторая девочка — Клавдия, и Клавдия была вторым свидетельством позора. Казначейский любитель уехал из этого города. Римма осталась одна с двумя детьми, в жестоком нищенстве и позоре, женщина, которой тогда было уже много за тридцать лет. — И вот теперь прошло еще почти тридцать лет с тех пор. Старшая дочь Варвара замужем, в счастливом замужестве, и у нее уже двое детей. У Риммы Карповны двое внучат. Муж Варвары служит. Варвара служит. Римма Карповна ведет большое хозяйство, родоначальница. И Римма Карповна — добрая старушка — счастлива своей жизнью. Старость сделала ее низкой, счастье сделало ее полной. У низенькой полной старушки — такие добрые и полные жизни глаза. И у Капитолины Карповны теперь — только одна мысль: жизнь Риммы, Варвары, Клавдии, внучат, — ее целомудрие и все-городская честность оказались ни-к-чему. У Капитолины Карповны нет своей жизни.
К этой истории Советская власть руку не приложила, а даже наоборот, позволила Римме выжить. Но история ужасная. И как верно заметила Анюта, полностью повторяющая тему Аксинии из «Тихого Дона». Точнее даже тему мужского скотства. Мужикам в этом обществе ничего не грозит (ну переспал с бабой, ну и чё такова-та?), и они совершенно не собираются задумываться о последствиях для других. Брать ответственность за свои поступки.
Только в отличие от «Тихого Дона» здесь есть и другая крайность — буквальное следование принципам такого общества до добра тоже не доводит.
И по этому поводу в повести есть прекрасная фраза:
Ничего не надо бояться, надо делать, — все делаемое, даже горькое, бывает счастьем, — а ничто — ничем и остается.
Быков рекомендует книгу Пильняка «Корни японского солнца» — документальная проза о поездке автора в Японию. Страна хорошая, нужно будет почитать. Опять же, книга 1927 года, но именно из-за неё в 1937 году Пильняка арестовали по подозрению в шпионаже в пользу Японии. И в 1938 году расстреляли.
Лекция про 1930 год — «Гидроцентраль» Мариэтты Шагинян. Я прочитал первые две главы — это просто нереально нудно. Решил послушать Быкова — и он говорит буквально то же самое. Интересный для истории роман (начало культа труда в литературе), но читать невозможно, да и не нужно.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2017-07-13 11:23 am (UTC)no subject
Date: 2017-07-13 11:52 am (UTC)no subject
Date: 2017-07-13 11:52 am (UTC)no subject
Date: 2017-07-13 10:06 pm (UTC)no subject
Date: 2017-07-13 10:27 pm (UTC)