Umberto Eco, «Dire presque la même chose»
Feb. 10th, 2009 08:54 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
green_frПрочитал «Dire presque la même chose» Эко — очень интересная книга по теории перевода.
Если можно пересказать такую книгу в двух словах: язык — это инструмент,разрезающий континуум понятий нашего мира на дискретные концепты, разрез этот не одинаков для разных языков. Что, с одной стороны, хоронит идею качественного автоматического перевода. А с другой, заставляет переводчика не просто смотреть определение каждого слова в словаре, а пытаться понять, что именно этим хотел сказать автор. Начиная с примитивного разрешения синонимов, и до выбора слоя смысла на перевод, если все слои перевести нет возможности. Например, в переводимой фразе важно то, что она — шутка, что у неё внутренняя рифма, или буквальный её смысл?
Я тут же вспомнил субтитры к «Beau-père», в начале которого герой играет на фортепиано и рассказывает свою жизнь рифмованными фразами. С одной стороны, переводить надо однозначно в рифму, но насколько визуальное восприятие субтитров (строка за строкой) позволяет уловить рифму (мало кто проговаривает читаемый текст), с третьей — герой при этом рифмует по-французски, т.е. ухо должно слышать рифму, но как знать, какой процент незнакомых с языком людей способен уловить её?
Это заодно и к межсемантическому переводу, которому посвящена добрая половина книги.
При этом достаточно большая часть книги — это поиски абсолюта. Т.е. когда в общих чертах всё понятно, но автору нужно чёткое научное определение предложенного метода.
Для каждого слова автор разделяет его словарное определение, и определение «нормальным человеком». В частности, цитирует составленный Wierzbicka словарь, определение «крысы» в котором было не «млекопитающий грызун такого-то вида», как в привычных словарях, а «люди называют их крысами. люди думают, что они живут там, где живут люди. потому что они едят то, что оставляю люди. люди не хотят, чтобы они с ними жили. они помещаются в руку. мало кто хочет их брать в руку», и так далее.
По поводу выбора слоя, сохраняющегося при переводе, автор цитирует фразу из Моби Дика «Call me Ishmael», находя в ней как минимум три возможных смысла:
1) на самом деле, меня зовут иначе, но по какой-то причине я хочу, чтобы вы меня звали именно так;
2) моё настоящее имя не важно, зовите меня например так;
3) зовите меня по имени, данному мне при крещении.
Последний вариант, пишет Эко, в англоязычной культуре соответствует предложению предложению перейти «на ты». Неужели это действительно так? Кто-то слышал об этом?
Наткнулся на термин «tic de langage», которым, кажется, можно перевести «слово-паразит». Это правильный перевод? Или как по-французски сказать «слово-паразит»?
Никак не связанный с предыдущим текстом меня удививший факт: в баскском нет простого слова для понятия «бог». Есть только длинное определение понятия. Как-то невероятно звучит...
Возвращаясь к вопросу выбора слоя — в «Войне и мире», по утверждению автора, совершенно не обязательно понимать французский текст. Толстой писал их не в расчёте на понимавшего по-французски современника (как всё время думал я), а просто, чтобы подчеркнуть роль этого языка, языка врага, в русском обществе того времени. А так, во французских фрагментах смысла нет, всё более-менее значимое дублируется по-русски, а в некоторых местах перевод даже вредит тексту.
Рассуждения, можно ли переводить реалии одной культуры реалиями другой. Например, когда английский оригинал говорит «Damn, if this ship isn’t worse than Bedlam» (Бедлам — известный английский сумасшедший дом), не стоит ли переводить Bedlan на французский через Charenton (на русский, надо полагать, через «Кащенко»).
Тема мне безмерно близка, когда-то я сам перевёл «Allez, l’OM, allez, l’OM, allez...» как «Спартак — чемпион!»
Но в данном примере мне ещё и понравилась неожиданая этимология слова «бедлам».
Пример некорректного перевода: в итальянских версиях американских фильмов все священники «Padre», тогда как в нормальном итальянском языке так называют только монахов. Деревенский священник будет скорее «Don».
По мнению Эко, именно укоренившаяся ошибка перевода привела к тому, что «падре» начали называть священников и в итальянских фильмах, а затем это использование перешло и в живой язык. Что не есть хорошо (аналогичный пример из русского языка).
Встретил термин «titre-sommaire» — это когда в начале главы десятком коротких фраз рассказывают её содержание. Помните, как у Жюля Верна? Интересно, как то называется по-русски?
Эко ещё раз подчеркнул свой подход к написанию книг: пишет он в первую очередь для себя. Конечно, он регулярно задумывается, сколько читателей (если вообще кто-то) поймёт ту или иную цитату, спрятанное сообщение в его книге. Конечно, ему приятно было бы знать, что кто-то понял. Но это отнюдь не самое главное, главное — удовольствие от процесса, самому понимать свои шутки.
Очень близкая мне тема: ЖЖ нужно писать в первую очередь так, чтобы тебе самому было интересно его читать.
Красивая асимметрия: хороший перевод не может добавлять смысла в оригинал. В то же время, как писалось выше, он может уточнять текст, из множества возможных смыслов выбирая один для перевода. Таким образом, перевод всегда точнее оригинала, в нём меньше двусмысленности.
Красивый пример — экранизация романа. Оригинал может позволить себе умолчать, во что были одеты герои, на экране это сделать на порядок сложнее. Эко приводит пример с приговорёнными во время Террора к казни, по одежде которых можно понять, раскаялись они в своём поведении или нет.
А мне это напомнило какую-то фантастику (не Лем ли часом?), где герой попадает в литературный мир, а там герои ходят в каких-то фрагментах одежды. Автор, мол, написал «X вбежал в дом, на нём был зелёный жилет», а что ещё было на X — не уточнил. Вот и ходит X в одном зелёном жилете на голое тело.
Многоязычные издания, оказывается, давно вывели примерные коэффициенты пересчёта длины текста при переводе с одного языка на другой. В том смысле, что колонка в X строк на английском займёт Y строк на французском — полезная информация для вёрстки журнала до окончания перевода.
При этом существуют некие предельные коэффициенты, после которых читатель начинает подозревать, что ему вместо перевода подсовывают что-то другое — интуитивно перевод не может быть ни слишком длиннее, ни слишком короче оригинала. См. Lost in translation, эпизод перевода речи режиссёра Биллу Мёррей.
Термин «синий чулок» я встречал по-русски только в речи девушки О. Оказалось, «синечулкизм» — это интернациональное движение. А вы слышали это выражение?
Снова к межсемантическому переводу. Классические примеры: переложение музыки с виолончели на флейту (аккорды переводятся арпеджио), роман в комикс, экранизация и т.п.
Один из критериев правильности перевода — примерно одинаковое воздействие на человека оригинала и перевода.
Насколько можно считать переводом сонаты хим. раствор, который при внутривенном введении производит тот же эффект на человека?
Я же говорил, автор половину книги занимается сферическими конями в вакууме :-)
Пример с переводом рассказа автора «Как отвечать на вопрос „как дела?“» Рассказ состоит из серии воображаемых ответов известных личностей, как в классическом тексте (с многочисленными апокрифами) про переходящих дорогу курицах. Мораль заключалась в том, что переводить надо, выкидывая неизвестных в культуре языка перевода персонажей, и добавляя своих со своими шутками.
Мне больше понравились сами шутки (все переводить не берусь):
— Comment ça va ?
Héraclite : ça va, ça va...
Onan : je me contente de peu...
Pietro Micca (национальный итальянский герой, при защите Милана от французов в XVIII веке подорвавший подкопы вместе с собой) : вы разве не видели, что тут курить запр... На русский это надо переводить как Матросова, матерящего гололёд перед амбразурой.
Пример из другой моей любимой темы — разных версий одного произведения. «Красную шапочку», оказывается, написал сначала Шарль Перро, а уже потом — братья Гримм. И «первоначальная» версия сказки заканчивалась тем, что волк съедал Красную Шапочку. В более знакомом мне варианте мораль (какая мораль? «Не болтай»?) сменилась хеппи-эндом.
Приятно: в качестве «типичного детектива» Эко упоминает не «какую-то там Кристи или Чейза», а «какую-нибудь Варгас или Edgar Wallace». Осталось выяснить, кто такой Эдгар Уоллес.
Интересно, кстати, Варгас упоминал сам автор, или это переводчик на месте применяет описанный в книге принцип domestication, перевода знакомыми аналогами.
Замечательная проблема перевода — рассказ о том, как Солнце Луну в гости пригласило. Проблема кроется в иллюстрации к рассказу. Из картинки явно следует, что «Солнце» — женского рода, а «Луна» — мужского. Именно так оно и есть на немецком — языке оригинала. При переводе на французский рода меняются местами, и нужно либо переделывать иллюстрации (а в некоторых случаях и сюжет), либо коверкать язык, как в том КВН: «здравствуй, милый Золушок! Как твой заворот кишок? Я — твой добрый фей!»
Либо не заметить проблемы и перевести так, как в итоге перевели.
Туда же — «Седьмая печать» Бергмана. Лично меня долго смущало то, что Смерть там — мужчина. По шведски «смерть» действительно мужского рода. Как на шведский переводить всякие там «в объятья нежной смерти» — совершенно непонятно.
А под конец, рассуждая о философском камне всех переводчиков — абсолютном языке, через который можно было бы переводить с любого языка на любой, автор упоминает язык Aymara с троичной логикой и какой-то абсолютной абстракцией. На него, якобы, можно перевести всё, что угодно, он абсолютно эластичен, но с него перевести практически невозможно. Мистика, короче. Кто-нибудь слышал об этом языке? Вроде где-то в Перу/Боливии до сих пор на нём говорят.
Если можно пересказать такую книгу в двух словах: язык — это инструмент,разрезающий континуум понятий нашего мира на дискретные концепты, разрез этот не одинаков для разных языков. Что, с одной стороны, хоронит идею качественного автоматического перевода. А с другой, заставляет переводчика не просто смотреть определение каждого слова в словаре, а пытаться понять, что именно этим хотел сказать автор. Начиная с примитивного разрешения синонимов, и до выбора слоя смысла на перевод, если все слои перевести нет возможности. Например, в переводимой фразе важно то, что она — шутка, что у неё внутренняя рифма, или буквальный её смысл?
Я тут же вспомнил субтитры к «Beau-père», в начале которого герой играет на фортепиано и рассказывает свою жизнь рифмованными фразами. С одной стороны, переводить надо однозначно в рифму, но насколько визуальное восприятие субтитров (строка за строкой) позволяет уловить рифму (мало кто проговаривает читаемый текст), с третьей — герой при этом рифмует по-французски, т.е. ухо должно слышать рифму, но как знать, какой процент незнакомых с языком людей способен уловить её?
Это заодно и к межсемантическому переводу, которому посвящена добрая половина книги.
При этом достаточно большая часть книги — это поиски абсолюта. Т.е. когда в общих чертах всё понятно, но автору нужно чёткое научное определение предложенного метода.
Для каждого слова автор разделяет его словарное определение, и определение «нормальным человеком». В частности, цитирует составленный Wierzbicka словарь, определение «крысы» в котором было не «млекопитающий грызун такого-то вида», как в привычных словарях, а «люди называют их крысами. люди думают, что они живут там, где живут люди. потому что они едят то, что оставляю люди. люди не хотят, чтобы они с ними жили. они помещаются в руку. мало кто хочет их брать в руку», и так далее.
По поводу выбора слоя, сохраняющегося при переводе, автор цитирует фразу из Моби Дика «Call me Ishmael», находя в ней как минимум три возможных смысла:
1) на самом деле, меня зовут иначе, но по какой-то причине я хочу, чтобы вы меня звали именно так;
2) моё настоящее имя не важно, зовите меня например так;
3) зовите меня по имени, данному мне при крещении.
Последний вариант, пишет Эко, в англоязычной культуре соответствует предложению предложению перейти «на ты». Неужели это действительно так? Кто-то слышал об этом?
Наткнулся на термин «tic de langage», которым, кажется, можно перевести «слово-паразит». Это правильный перевод? Или как по-французски сказать «слово-паразит»?
Никак не связанный с предыдущим текстом меня удививший факт: в баскском нет простого слова для понятия «бог». Есть только длинное определение понятия. Как-то невероятно звучит...
Возвращаясь к вопросу выбора слоя — в «Войне и мире», по утверждению автора, совершенно не обязательно понимать французский текст. Толстой писал их не в расчёте на понимавшего по-французски современника (как всё время думал я), а просто, чтобы подчеркнуть роль этого языка, языка врага, в русском обществе того времени. А так, во французских фрагментах смысла нет, всё более-менее значимое дублируется по-русски, а в некоторых местах перевод даже вредит тексту.
Рассуждения, можно ли переводить реалии одной культуры реалиями другой. Например, когда английский оригинал говорит «Damn, if this ship isn’t worse than Bedlam» (Бедлам — известный английский сумасшедший дом), не стоит ли переводить Bedlan на французский через Charenton (на русский, надо полагать, через «Кащенко»).
Тема мне безмерно близка, когда-то я сам перевёл «Allez, l’OM, allez, l’OM, allez...» как «Спартак — чемпион!»
Но в данном примере мне ещё и понравилась неожиданая этимология слова «бедлам».
Пример некорректного перевода: в итальянских версиях американских фильмов все священники «Padre», тогда как в нормальном итальянском языке так называют только монахов. Деревенский священник будет скорее «Don».
По мнению Эко, именно укоренившаяся ошибка перевода привела к тому, что «падре» начали называть священников и в итальянских фильмах, а затем это использование перешло и в живой язык. Что не есть хорошо (аналогичный пример из русского языка).
Встретил термин «titre-sommaire» — это когда в начале главы десятком коротких фраз рассказывают её содержание. Помните, как у Жюля Верна? Интересно, как то называется по-русски?
Эко ещё раз подчеркнул свой подход к написанию книг: пишет он в первую очередь для себя. Конечно, он регулярно задумывается, сколько читателей (если вообще кто-то) поймёт ту или иную цитату, спрятанное сообщение в его книге. Конечно, ему приятно было бы знать, что кто-то понял. Но это отнюдь не самое главное, главное — удовольствие от процесса, самому понимать свои шутки.
Очень близкая мне тема: ЖЖ нужно писать в первую очередь так, чтобы тебе самому было интересно его читать.
Красивая асимметрия: хороший перевод не может добавлять смысла в оригинал. В то же время, как писалось выше, он может уточнять текст, из множества возможных смыслов выбирая один для перевода. Таким образом, перевод всегда точнее оригинала, в нём меньше двусмысленности.
Красивый пример — экранизация романа. Оригинал может позволить себе умолчать, во что были одеты герои, на экране это сделать на порядок сложнее. Эко приводит пример с приговорёнными во время Террора к казни, по одежде которых можно понять, раскаялись они в своём поведении или нет.
А мне это напомнило какую-то фантастику (не Лем ли часом?), где герой попадает в литературный мир, а там герои ходят в каких-то фрагментах одежды. Автор, мол, написал «X вбежал в дом, на нём был зелёный жилет», а что ещё было на X — не уточнил. Вот и ходит X в одном зелёном жилете на голое тело.
Многоязычные издания, оказывается, давно вывели примерные коэффициенты пересчёта длины текста при переводе с одного языка на другой. В том смысле, что колонка в X строк на английском займёт Y строк на французском — полезная информация для вёрстки журнала до окончания перевода.
При этом существуют некие предельные коэффициенты, после которых читатель начинает подозревать, что ему вместо перевода подсовывают что-то другое — интуитивно перевод не может быть ни слишком длиннее, ни слишком короче оригинала. См. Lost in translation, эпизод перевода речи режиссёра Биллу Мёррей.
Термин «синий чулок» я встречал по-русски только в речи девушки О. Оказалось, «синечулкизм» — это интернациональное движение. А вы слышали это выражение?
Снова к межсемантическому переводу. Классические примеры: переложение музыки с виолончели на флейту (аккорды переводятся арпеджио), роман в комикс, экранизация и т.п.
Один из критериев правильности перевода — примерно одинаковое воздействие на человека оригинала и перевода.
Насколько можно считать переводом сонаты хим. раствор, который при внутривенном введении производит тот же эффект на человека?
Я же говорил, автор половину книги занимается сферическими конями в вакууме :-)
Пример с переводом рассказа автора «Как отвечать на вопрос „как дела?“» Рассказ состоит из серии воображаемых ответов известных личностей, как в классическом тексте (с многочисленными апокрифами) про переходящих дорогу курицах. Мораль заключалась в том, что переводить надо, выкидывая неизвестных в культуре языка перевода персонажей, и добавляя своих со своими шутками.
Мне больше понравились сами шутки (все переводить не берусь):
— Comment ça va ?
Héraclite : ça va, ça va...
Onan : je me contente de peu...
Pietro Micca (национальный итальянский герой, при защите Милана от французов в XVIII веке подорвавший подкопы вместе с собой) : вы разве не видели, что тут курить запр... На русский это надо переводить как Матросова, матерящего гололёд перед амбразурой.
Пример из другой моей любимой темы — разных версий одного произведения. «Красную шапочку», оказывается, написал сначала Шарль Перро, а уже потом — братья Гримм. И «первоначальная» версия сказки заканчивалась тем, что волк съедал Красную Шапочку. В более знакомом мне варианте мораль (какая мораль? «Не болтай»?) сменилась хеппи-эндом.
Приятно: в качестве «типичного детектива» Эко упоминает не «какую-то там Кристи или Чейза», а «какую-нибудь Варгас или Edgar Wallace». Осталось выяснить, кто такой Эдгар Уоллес.
Интересно, кстати, Варгас упоминал сам автор, или это переводчик на месте применяет описанный в книге принцип domestication, перевода знакомыми аналогами.
Замечательная проблема перевода — рассказ о том, как Солнце Луну в гости пригласило. Проблема кроется в иллюстрации к рассказу. Из картинки явно следует, что «Солнце» — женского рода, а «Луна» — мужского. Именно так оно и есть на немецком — языке оригинала. При переводе на французский рода меняются местами, и нужно либо переделывать иллюстрации (а в некоторых случаях и сюжет), либо коверкать язык, как в том КВН: «здравствуй, милый Золушок! Как твой заворот кишок? Я — твой добрый фей!»
Либо не заметить проблемы и перевести так, как в итоге перевели.
Туда же — «Седьмая печать» Бергмана. Лично меня долго смущало то, что Смерть там — мужчина. По шведски «смерть» действительно мужского рода. Как на шведский переводить всякие там «в объятья нежной смерти» — совершенно непонятно.
А под конец, рассуждая о философском камне всех переводчиков — абсолютном языке, через который можно было бы переводить с любого языка на любой, автор упоминает язык Aymara с троичной логикой и какой-то абсолютной абстракцией. На него, якобы, можно перевести всё, что угодно, он абсолютно эластичен, но с него перевести практически невозможно. Мистика, короче. Кто-нибудь слышал об этом языке? Вроде где-то в Перу/Боливии до сих пор на нём говорят.
