Science, l’autre front

В недавней передаче на France Culture нашёл неожиданное продолжение темы предыдущего поста: за что наложили санкции на ФизТех. Там прямым текстом говорят, что оба попавших в санкционные списки ВУЗа угодили туда за участие в военных проектах — что-то с авиацией, наведением и локацией, больше они не уточняли, да и я не собирался узнавать больше. Передача в частности затрагивала тему соотношения «чистой науки» и её применения — ФизТех упомянули именно в этой части, сказав, что банят не всю российскую науку, а именно ту, которая способна в краткосрочной перспективе дать результаты, которые могут быть применены на фронте.

Вторая интересная тема передачи — это фокус санкций на организациях, а не на людях. Более того, оказывается, во Франции есть программа PAUSE, поддерживающая работников искусства и науки в изгнании. Одна из приглашённых в передачу работает responsable de l’insertion socioprofessionnel des lauréats scientifique du programme PAUSE — просто песня, «ответственная за социальную и профессиональную интеграцию учёных-лауреатов программы». Так вот, она сказала, что с начала войны России с Украиной по этой программе Франция приняла 180 украинских учёных и 90 российских. Очень приятная, на мой взгляд, пропорция: приоритет явно у Украины, но и российские учёные в программе явно не маргинальны.

Статистика по беженцам в Европе

В конце прошлого года Le Monde публиковал статистику по украинским беженцам во Франции, сейчас опубликовали статистику по Европе. Мой краткий пересказ с личными комментариями.

Из страны уехало порядка 8 миллионов людей — такого в Европе не было со Второй мировой. Сравнение с Сирией (6.8 миллионов), Венесуэлой (4.6) и Афганистаном (2.7). Больше половины беженцев (4.7) в ЕС — мы как раз на днях задавались вопросом, в каких странах остальные? Сколько в России? Сколько наоборот, смогло уехать совсем далеко? Здесь об этом не пишут. Пишут только про первые три страны Европы: Польша (1.5 миллиона — я был уверен, что больше), Германия (1 миллион — я был уверен, что меньше) и Чехия (порядка полумиллиона).

Согласно опросам, 3/4 населения Европы поддерживает политику ЕС в отношении Украины. Чуть ниже в статье проходятся по тому, что да, украинцы — белые христиане, и это действительно должно помогать местным ассоциировать себя с ними.

90% беженцев — женщины и дети. В этой статистике я не узнаю то, что вижу вокруг себя — мне казалось, что мужчин явно не 10%, а раза в 2-3 меньше. Аналогично с уровнем занятости: 25-30% беженцев уже нашли работу — мне эта доля казалось существенно ниже. По уровню высшего образования тоже странно: пишут, что 71% беженцев с высшим образованием. Судя по тому, что пишут дальше — 40% беженцев это школьники — процент считается от взрослых, и в таком случае это даже мало. А вот то, что процент с высшим образованием выше у уехавших, чем в среднем по стране — это как раз мне казалось предсказуемым.

Ещё до войны в Европе жило 1.35 миллионов украинцев. Из западной Европы больше всего в Италии — 250 тысяч, украинцы были очень активны в уходе за стариками. Связку со следующей фразой я не понял, но дальше журналисты говорят, что беженцы в основном работают на неквалифицированных работах, и что незнание языка этому только способствует — для меня незнание языка было основной причиной снижения уровня работы.

Примерно четверть беженцев снимает жильё — тут понятно, что у нас парадокс выжившего в чистом виде, мы больше видим тех, кто живёт в государственном жилье. Примерно половина беженцев живёт в основном на государственную помощь принявшей их страны — опять же, мне казалось, что эта доля должна быть существенно выше.

Подавляющее большинство говорит, что хотят вернуться в Украину. Как минимум потому, что там остались мужчины их семьи. Но и потому, что — в отличие от большинства конфликтов, порождающих потоки беженцев, — в этой войне украинское государство поддерживает постоянный контакт с беженцами. От себя добавлю, что и украинские школы тоже. Опять же, относительно хорошие отношения между страной Украиной и её беженцами позволяют людям регулярно ездить туда-обратно — это тоже поддерживает в людях веру в возвращение домой после войны. Хотя, как совершенно справедливо пишут чуть дальше в статье, со временем это ощущение должно пропадать.

Очень интересный параграф про интеграцию беженцев в местное общество, и их собственное восприятие этой интеграции. По опыту уже принимавших беженцев организаций видно, что эта волна прекрасно интегрируется в общество. Но поскольку у самих беженцев такого опыта в основном не было (тут я с ужасом в очередной раз вспоминаю женщину, родившуюся в 1970-х годах в Афганистане, сбежавшей оттуда в Среднюю Азию СССР, сбежавшей оттуда в 1991 на Украину, ну а я её видел уже в 2022 во Франции), им сравнивать не с чем, кроме собственных ожиданий. И по опросам выходит, что многие беженцы достаточно критично относятся к собственной интеграции. В основном из-за бытовых проблем — недостаточное внимание со стороны принимающей страны, сложности в быту и т.п.

Журналисты тут цитируют «сложность найти врача» — это одно из существенных отличий быта во Франции и в России / Украине. Во Франции (не будем сейчас об экзотике) нет понятия «вызвать врача», да и даже «вызвать скорую». Тут в лучшем случае можно «вызвать спасателей», чтобы они откачали и срочно увезли в больницу. Во Франции не принято ходить к врачу по поводу мелкой простуды — до 38°C люди вообще ходят на работу или в школу. Да и после 38°C, если нужно остаться дома, поход к врачу совсем не обязателен, даже для больничного (у нас на работе 4 дня в году можно оставаться дома «просто так», потому что сказал шефу «я болен», и ещё 4 дня аналогично «у меня заболел ребёнок»). Вспоминая, по каким поводам меня в детстве водили к врачу, я прекрасно представляю реакцию моей мамы, если бы ей кто-то рассказал такое. Тем более, если бы даже не рассказали — у неё не было бы возможности вызвать врача, тем более возможности понять, почему у неё это не получается.
(к тому же сейчас во Франции кризис с врачами — на фоне проблем беженцев это мелочи, но эти мелочи тоже не упрощают их жизнь)