Статья в Le Monde с говорящим заголовком: после ареста Павла Дурова всплеск сотрудничества Телеграма с правоохранительными органами Франции и Бельгии.

После такого заголовка, наверное, можно было бы больше ничего и не писать. Как минимум, снимаются теории заговора о том, как злобная Франция попыталась отобрать у Дурова настолько успешный продукт как Телеграм — я лично такое видел :-) Ну или версии о противостоянии мировой банковской закулисы очередной криптовалюте, которая перевернула бы мир, если бы не. Но поскольку в первые после ареста Дурова дни я и сам кое-какую ерунду говорил, то постараюсь пересказать статью и пару передач, которые с тех пор послушал.

Самое главное в этой истории — понять, за что, собственно, Дурова арестовывали. По Европейским законам Телеграм — это не только мессенджер, но и социальная сеть (эту тему очень хорошо разжевали в первой половине вот этой передачи). Вот эту разницу я в первые дни не понимал, а она простая: чатики (речь идёт не только о секретных шифрованных чатах, но и о простых) попадают под понятие частной переписки, и никаких требований предоставить информацию о них Телеграму не предъявляли. Ни требований «прочитать и передать органам», ни требований раскрыть личные данные корреспондентов. В то время как открытые каналы, которые может читать кто угодно, а в большинстве случаев они ещё и поисковыми системами индексируются, — они с точки зрения DSA ничем не отличаются от социальных сетей. И по отношению к этим каналам Телеграм обязан сотрудничать с правоохранительными органами. Органы при этом могут читать эти каналы точно так же, как и любые другие пользователи Телеграма, то есть требование здесь не «передать ключи от шифрования» — текст и без того публичный. Требования здесь — выдать информаию, позволяющую идентифицировать автора того или иного сообщения. И вот тут Телеграм практически не сотрудничал с органами — статья упоминает пару дел, на которые Телеграм ответил, но затем цитирует работников правоохранительных органов, говорящих о капле в море, а также работников Телеграма, прямо рассказывающих журналистам, что даже мейл, на который приходили запросы, читали крайне нерегулярно. Это была явно задача на случай, если тебе в этот день больше нечем другим заняться.

Так вот, после ареста Дурова, пока его только допрашивали, Телеграм ответил сразу на несколько запросов правосудия (в основном на запросы о педокриминальных расследованиях; до этого Телеграм если и отвечал, то только на запросы по терроризму — Дуров об этом прямо рассказывал и до задержания, и во время). При том, что запросы есть и по другим преступлениям — торговля наркотиками (в Le Monde уже было большое досье о том, как просто найти наркотики или работу на наркоторговлю при помощи Телеграма, здесь же цитируют и аналогичное раследование New York Times), продажа ворованного или подделок.

Никто не знает, надолго ли у Телеграма такое желание сотрудничать с органами. Но уже сейчас в газете приводят пример нескольких связанных с преступными действиями каналов, объявивших о закрытии, потому что Телеграм стал для них менее безопасным. Да, эти же каналы откроются теперь где-то в другом, менее удобном для них месте (в этом месте статья казалась просто рекламой настолько удобного Телеграма). Да, теперь правосудие пойдёт за ними на эту другую платформу. И если её хозяева не будут с ними сотрудничать, да, этих хозяев тоже будут арестовывать за пособничество преступникам.

Хороший выпуск Soft power на France culture, точнее его кусочек про пост-советское общество (это где-то после 45-й минуты). Не уверен, что он «хорош» объективно, но лично мне он подчеркнул несколько важных мыслей. Приглашённая Cécile Vaissié говорит о том, что у пост-советских людей (она в начале чётко проговаривает, что термин неправильный, и речь в передаче в основном о современных россиянах) так и не разрешена проблема: с одной стороны огромное количество травм, а с другой стороны полное отсутствие каких-то попыток проговорить их, понять их природу, разобраться с ними.

Хрущёв, говорит она, своим «разоблачением культа личности Сталина» поставил практически тот же вопрос, который потом поставил Горбачёв: почему мы решили, что партия всегда права? Она цитирует какие-то письма из российских архивов, приходившие после XX съезда партии с вопросами типа: если Сталин действительно виноват во всех этих преступлениях, и если партия его не остановила, то как мы можем продолжать говорить о непогрешимости партии? Она говорит, что в контексте волнений в Восточной Европе, Хрущёв успел дать задний ход, замять этот вопрос. Но одновременно пришлось закрыть и все попытки разобраться с периодом Сталина, оставили эту бомбу будущим поколениям.

Интервью Александра Черкасова из «Мемориала». Он предсказуемо акцентируется на нынешнем режиме: как Путин в рассказах о войне сдвинул акцент с цены победы (сколько людей мы потеряли? какие ошибки мы допустили?) на собственно победу (ура!!!). Что и привело к тому, что российское общество в общем оказалось готовым «повторить», пусть и играя в этот раз роль агрессора. Он говорит, что начатое при Ельцине осмысление советского прошлого не было закончено, и теперь перед Россией будет стоять две задачи: закончить осознание советского периода, а затем ещё и разобраться с этим, постсоветским, нынешним. Прямо подчёркивая, что он говорит не о военных преступлениях: их расследование несомненно необходимо, но он говорит об осознании трансформации общества, сделавшего возможным повтор советских проблем.

После интервью передача возвращается к вопросу, почему в 90-х не сделали процесса по преступлениям советской власти. Приводят разные причины, но мне интересным показался вопрос: судить кого? Судить миллионы людей? Или ограничиться десятком совсем уж одиозных преступников? Судить идеологию коммунизма? Или рассматривать СССР как «перегиб», аномалию в его реализации? Вот этого всего размышления не было сделано. В основном потому, что было чем другим заняться, страна лежала практически в руинах. Но этим мы снова отложили бомбу на потом.

Другая важная тема: отличие ценностей условного «советского человека» от ценностей «западного». Точнее даже, ценностей, которые этот западный человек приписывает советскому (воображая, что тот на него похож). В первую очередь это отношение к свободе. Ценность которой как не понимал никто при СССР, так и сейчас не понимает. Cécile Vaissié напоминает, что в России свободы как таковой не было, напоминает про фактически рабство 90% населения страны до 1861 года. И говорит, что в этом контексте глупо было рассчитывать, что с появлением возможности свободы люди — бац, и внезапно оценят её. Она подчёркивает, что нет, это не оправдание чему бы то ни было. Это просто напоминание, что обществу нужно время на изменение (я это видел с рынком и приватизацией, про свободу как-то не задумывался, но логика та же).

---

Молодцы, хорошо сформулировали. Очень чётко показали, за что российские власти так взъелись на «Мемориал» — и заодно, почему ему Нобелевскую премию выдали. Зачем вообще всё это надо. Я как-то понимал научный и исторический интерес, но при этом понимал и логику «нечего прошлое ворошить, и так жить тошно». Нет, ворошить придётся.

Название передачи «Le „nouvel homme rouge“ et la société post-soviétique» — очевидная отсылка к книге Светлане Алексиевич, про которую (удивительно!) Википедия пишет только по-французски и по-белорусски. Наверное, стоит почитать Алексиевич (не обязательно конкретно эту книгу), уж больно её хвалят.

---

А потом продолжил очередного Дудя. Давно уже начал, смотрю понемножку. Интересный человек, рассказывает про Мандельштама, про Ильфа и Петрова — совсем, казалось бы, другая тема. И вдруг Дудь задаёт Либерову вопрос о возможности его возвращения в Россию. Нет, конечно же не сейчас. А потом, когда всё это закончится: путинизм пал, Россия встала на рельсы нормального государства. И тот отвечает так, что прямо ППКС. О необходимости проработать проблемы нашего общества за предыдущие 100 лет.

— Если меняется политический режим, дальше нужно работать с тем, что произошло. С тем, что произошло, нужно работать как минимум на 106 лет назад, то есть начать с 17-го года.
— А что такое работать?
— Назвать вещи своими именами. Объяснить все те способы, которыми выстраивались абсолютизм, диктатура, убивали людей, разобраться с репрессиями, гражданской войной, с жертвами первой мировой войны, с тем, что такое был Советский Союз, с тем, чем давалась эта мнимое равенство и тоска, с тем, кто и почему пришел, объяснить, с тем, какие были в действительности 90-ые, с тем, что произошло и почему, почему случилась Чеченская война, что такое был Афганистан. Представляешь, сколько всего надо. Потом надо объяснить, почему эти люди оказались у власти, как эти люди эту власть удерживали, как уничтожили все ограничения на пути этой власти, научить людей бояться любых ограничений, которые власть для себя самой снимает — это первый сигнал. Объяснить всей стране, что война была ни ради чего, что не было никакой угрозы, никаких нацистов. Всей стране объяснить, что людей убивали — и наших, и украинцев — просто ради сохранения власти кучки людей. И это надо объяснить всей стране, это ведь сложная задача. А что люди про себя подумают? А где гордость? Она же вся, так называемая «русская гордость», она же падет, а как нам её поднимать? А на чём строить новую? А от слова «свобода» всех тошнит. А как объяснить, что свобода — это одна из самых главных ценностей на земле? Когда я представляю, что всё это надо сделать...

Дальше они достаточно быстро снова возвращаются к Ильфу с Петровым, что тоже интересно, но не настолько, чтобы переписывать это в ЖЖ :-)

Но есть и положительные новости :-) Написала мне моя (некогда мариупольская, на тот момент беженско-французская, сейчас уже литовская) племянница Н., которой в школе задали «обратные тригонометрические функции», в то время как она и прямых-то не помнила. «Дядя Саша, ты помнишь, что это такое? Можешь объяснить?»

Созвонились, и я за пару часов (на расстоянии!) смог рассказать ей, что такое синус и арксинус. Объяснить так, что она поняла. Я был страшно горд собой. Ну и сам процесс преподавания мне, конечно, нравится, надо что-то придумывать в этом направлении.

С тригонометрией проблема была скорее в том, что сама Н. не сильно горит заниматься — ну так, прикольно. Всё понятно, конечно, но, дядя Саша, скажи, зачем мне всё это надо? Я попытался рассказать свою любимую байку про гимнастику для мозга. И про то, что изучение обратных тригонометрических функций, возможно, позволит не чувствовать себя в старости совсем беспомощным перед окружающими тебя жуликами. Но в 16 лет это не аргумент вот вообще. Лучше с друзьями вместе в телефон потупить. До тангенса мы так и не дошли.

---

Зато примерно в то же время написала Т., племянница нашей здешней подруги. Она каким-то образом смогла перезачесть свой Харьковский ВУЗ и попала в ВУЗ местный. И у неё там вполне интересная математика. С ней мы уже 5 раза занимались (очередной созвон сегодня), и всякий раз я просто поражаюсь как мозгам этой девочки, так и её стремлению всё это понять. Просто кайф! Ну и дополнительно прусь от своих способностей объяснять так, чтобы было понятно (сам себя не похвалишь...) — у меня получается очень быстро находить примеры, иллюстрации, аналогии такие, чтобы стало понятно не на уровне формул и «просто запомни это, девочка», а на интуитивном уровне. Понимать, что именно мы делаем вот этой формулой, и почему именно она работает.

Сначала была статистика: распределение случайной величины, задачки на распечатанную табличку CDF нормального распределения (начали издалека: ты помнишь, что такое экспонента? а степень?). Потом неожиданно перешли к интегралам (тоже пришлось начать с функции и её производной). Оттуда к пределам («а вот ещё, что это за такой странный значок lim со стрелочкой, который они иногда пишут?»), через них ещё раз прошлись по производной и интегралам. Потом снова статистика, тест хи-2. Сегодня будем разговаривать про преобразование Лапласа :-)

При этом я посмотрел конспекты Т. — мы явно не успеваем покрыть весь объём её программы, на какие-то темы приходится забивать. Потому что в институте она на полный рабочий день, а со мной только время от времени по вечерам и выходным. И, судя по рассказам, она не только со мной занимается — точно так же её кто-то тянет по французскому, кто-то третий по физике и т.д. Гвозди бы делать из этих людей.

В какой-то момент осознал, что мне особенно нравится в занятиях с Т. её непрекращающийся поток вопросов. Во-первых, это показывает, что она тебя всё ещё слушает, а не спит. При том, что у нас занятия часа по два, и к концу их уже я чувствую себя несколько уставшим — а она нет. Затем, видно, что она не просто «записывает», а пытается понять, что я ей говорю. Более того, судя по содержанию вопросов, в конечном итоге понимает. Ну и, наконец, это позволяет менять тему, переходить к тому, что сейчас нужнее, чего именно ей сейчас не хватает для полноты картины.

---

По поводу subj. Слушал недавно интервью Alain Aspect. В какой-то момент он вспоминает свои школьные годы, какие у него были прекрасные учителя. Ну и сама школа — детей там откровенно заставляли учиться. В частности было что-то типа продлёнки — не как сейчас, лишь бы додержать детей до прихода родителей. А с ними продолжали по-настоящему заниматься, повторяя то, что было на уроках — эти люди даже назывались очень странным словом, говорит Алан Аспэ, répétiteurs...

На France Culture была передача про Front républicain. Модное нынче выражение, сейчас оно обозначает «давайте все вместе не пропустим Лё Пен в президенты». А в передаче в частности объяснили происхождение понятия — это когда на демократических выборах может победить антиреспубликанский кандидат, который, например, обещает отменить выборы сразу после его избрания. В таком случае логично всем республиканским силам объединиться против него, даже если они не разделяют точку зрения друг друга. Лучше пускай на этих выборах победит политический противник, чем это будут последние выборы.

Во Франции подобные «фронты» существуют с XVIII века — против монархистов, против наполеонистов и пр. В начале прошлого века примерно такое же отношение было к коммунистам — пускай побеждает на выборах кто угодно, только не они! А не то коммунисты отменят выборы и устроят здесь ещё один СССР (и в этом контексте становятся чуть понятнее российские выборы 1996 года, приятнее не становятся). Потом аналогичное отношение было к фашистам. После второй мировой войны подобных партий — и республиканских фронтов против них — практически не было. Вплоть до 2002 года, когда во второй тур вышел Жан-Мари Лё Пен. Затем это же повторилось (в меньшей степени) уже с Марин Лё Пен в 2017 году и (в ещё меньшей степени) в 2022 году.

Если кому интересна именно Франция, рекомендую послушать подкаст — они интересно и рассказывают, и формулируют. А я параллельно задумался о том, как мы спорили о политической программе Навального. И свою точку зрения про него: мне практически всё равно, что именно он предлагает, и с чем именно я с ним не согласен (ок: пока он остаётся в рамках абстрактного уголовного кодекса и каких-то общечеловеческих принципов — но в эту сторону он как раз и не грешит). Потому что мне в его политической программе важна ровно одна строчка: возврат в России свободных выборов. То есть, примерно тот же принцип, что и у республиканского фронта во Франции, только не для того, чтобы не допустить узурпации власти, а уже после состоявшейся узурпации, чтобы хотя бы как-то её откатить.

И опять же, разговаривали о Навальном с украинскими друзьями. У Навального, видимо, какая-то сложная точка зрения по Крыму (я выше уже написал, насколько лично мне всё равно, что конкретно он по этому поводу говорил), и поэтому мои друзья были откровенно против него. Моя же точка зрения: наверное, сложно выбирать между лжецом-диктатором, который обещает вам вернуть Крым, и Навальным, который (предположим) Крым собирается себе оставить. Но выбор-то стоит между условным Навальным и лжецом-диктатором, которым сам Крым и захватил. О чём тут вообще можно думать?

Прекрасная передача про измерение времени на France Culture. Куча уже известных кусочков очень красиво сложились у меня в голове в чуть более цельную картинку.

В начале рассказали об истории измерительных инструментов. Сперва солнечные часы позволяют просто разделить день на более-менее равные интервалы и понимать, сколько времени прошло с рассвета, и сколько осталось до заката. Тут нужно чётко понимать, что вопрос «сколько сейчас времени?» не интересует практически никого, интересно именно, сколько времени мы уже работаем, и сколько ещё осталось? Затем появляется клепсидра (этимология: «ворует воду»), позволившая более точное измерение маленьких интервалов — например, для того, чтобы засечь время речи выступающего. Песочные часы концептуально от клепсидры практически не отличаются — это чисто техническое усовершенствование, снижающее зависимость измерения времени от температуры.
Затем появляются механические часы. Без циферблата, то есть они тоже не отвечают на вопрос «сколько сейчас времени», они могут разбудить утром (восход солнца) либо подсказать, что сейчас время молитвы.

Анекдот про жалобы на подчинение времени ещё с античности (в передаче нет более точной ссылки): вот де мол, раньше мы ели, когда были голодны, а теперь едим, когда на часах полдень.

Время дня (от восхода до заката) и ночи (от заката до восхода) делится на 12 часов каждое. Понятно, что длительность часов меняется в зависимости от местонахождения измеряющего, а также времени года. Забавно, что изначально деление на 12 часов появилось для ночи — египетским астрономам нужно было как-то обозначать разные моменты в ночи. А потом уже оно распространилось и на день.

При этом точность даже механических часов такова, что за сутки они могут убегать минут на 40. То есть, каждый день их всё равно подводят. И тут я вспомнил, как недоумевал над ora italica — в Италии вплоть до начла XIX века сутки начинались с заходом Солнца, и каждый день часы подводили. До сих пор в Италии видно огромное количество циферблатов с XII там, где у нас III, и с XXIV там, где у нас IX (см. пример из Венеции на первой же фотографии). С этим объяснением логика становится чуть более понятной — часы и так надо было подводить каждый день, поэтому мелкая поправка из-за разницы продолжительности дней в зависимости от сезона становится несущественной.
Окончательно логика проясняется, если вспомнить первоначальный смысл часов — отвечать не на вопрос «сколько времени?», а на «сколько прошло с рассвета?» или «сколько осталось до заката?». В передаче говорят о культурном шоке при переходе на привычное для нас деление времени на сутки с фиксированной длиной часа. Что означает для жителя того времени фраза «сегодня восход Солнца в 6 утра»? Как может быть «время восхода Солнца», если восход или заход Солнца сами определяют время?

Тем не менее, использование механических часов постепенно привело к замене определения понятия «час» с «одной двенадцатой дня или ночи» на «некоторая продолжительность времени». Это принципиально другое значение — мы где-то в душе соглашаемся, что часы должны правильно работать не только здесь и сейчас, а и в другом городе (то есть, их «час» равен нашему «часу»), и в другое время (зимний «час» равен летнему). Это серьёзный шаг в сторону универсального времени — в отличие от наблюдаемого.

Затем наступает XVII век. Галилей открывает закон математического маятника (период колебания зависит только от длины), и на этом принципе Гюйгенс в 1657 году строит первые часы с маятником. Точность измерения времени повышается просто на порядки.
И одновременно происходит концептуальная революция: мы определяем время как некоторую математическую абстракцию, существующую вне наблюдаемых нами явлений (в передаче процитировали и греков, как обычно использовавших всё до нас, но про которых к тому времени успели забыть, и Возрождение не помогло восстановить этот концепт абстрактного времени). То есть, мы всё ещё используем различные периодические явления для того, чтобы отмерять равномерные промежутки времени (будь то движение Земли или колебание маятника), но одновременно Галилей и Ньютон начинают работать с математической абстракцией, с переменной «время» — происходит математизация времени. Как следствие этой математизации — мы можем изучать какие-то явления в зависимости от новой переменной времени. Это ещё один стимул постоянно улучшать времяизмерительные приборы.
В это же время появляется концептуальная возможность инверсии времени и пространства — на графике всегда можно повернуть оси: не важно, рисуем ли мы расстояние как функцию от времени или время как функцию от расстояния, важна сама форма полученной кривой. Эйнштейн потом доработает эту идею :-)

После маятника в 1657 году, в 1675 году Гюйгенс сделал часы на пружине. Проблема с маятником в транспортабельности часов — часы с пружиной уже можно переносить. Люди активно работают над часами, которые можно было бы использовать на корабле («Остров накануне»!), потому что знание времени поможет точно определять долготу корабля (широту легко измерить по Солнцу и звёздам). В 1707 году происходит крупное кораблекрушение (неправильно определили координаты, налетели на камни, порядка 2000 погибших моряков), после чего в Англии и во Франции объявляют о конкурсе на корабельные часы, и к середине XVIII века проблема практически решена (балласт для удержания горизонтали даже при качке + пружина из двух металлов, компенсирующих температурное расширение).

Следующая веха — середина XIX века, железные дороги. До сих пор время было локальным — мы уже сделали универсальным измерение промежутков времени (наш «час» — это тот же «час», что и в соседнем городе), но время не синхронизировали, потому что незачем, и каждый город живёт по своему солнечному времени. Для железных дорог сначала вводят национальное время (парижский меридиан), а потом и всемирное (Гринвич). В это же время и по этой же причине происходит популяризация понятий «минута» и «секунда» — до железных дорог нормальному человеку достаточно было часов.
Концепт минут и секунд при этом ещё с Вавилона, достоверное измерение — с Гюйгенса, при железных дорогах произошла именно популяризация.

К началу XX века измерение времени стало настолько точным, что люди впервые заметили нерегулярность вращения Земли. Я думаю, мало кто к тому времени задумывался об очередной смене концепта — но вместо времени, плотно завязанного на вращение нашей планеты, мы впервые чётко начали говорить об абстрактном времени, которое течёт вне зависимости от Земли.
Примерно в этот же момент красивый анекдот: учёные прочитали вавилонскую табличку с описанием солнечного затмения. Расчёты при этом показывали, что затмения в Вавилоне не было видно, оно было минимум в 200 километрах от города. Разгадка в замедлении вращения Земли (приливы) — если его учесть, то расчёты показывают затмение в Вавилоне.

В эту же эпоху концепт времени распространяется на другие цивилизации. В передаче цитируют первое упоминание понятия «время» в китайском языке — японско-китайский словарь 1908 года. В Японию термин «время» попал в XIX веке, оттуда — в Китай. В качестве анекдота пишут, что слово «время» перевели на китайский как «между моментами», тогда как слово «пространство» — «между пустотой». В этом месте все присутствующие в студии с удовольствием зависли :-)

Потом приходит Эйнштейн, и своей теорией относительности подрывает саму идею единого времени. Например, говорит он, масса деформирует не только пространство, но и время. И мы сейчас это можем подтвердить прямым измерением: на вершине горы часы идут не так, как на уровне моря. И это не изменение структуры часов — это изменение структуры времени. Заодно теория относительности пересматривает концепт единой системы отсчёта, в том числе понятие «одновременности» — всё, больше невозможна никакая «точки зрения Бога». «Центр всего» не может существовать даже концептуально.

Затем пришли кварцевые, а потом и атомные часы. В 1967 году переопределили единицу времени через свойства материи. Принцип всё тот же: для измерения времени мы используем регулярность некоего периодического события. Но впервые это событие никак не связано с вращением Земли. Мы до сих пор продолжаем синхронизировать время с вращением Земли через UTC, добавляя високосные секунды. Но всё больше и больше шансов, что вскоре и на это мы забьём — кому не нужна такая точность, тому високосные секунды точно не нужны, а кому нужна точность — ему от этих секунд только лишняя головная боль.

По радио в передаче упомянули недавнюю продажу цифрового произведения некоего художника Beeple за какие-то безумные деньги. Сказав, что это стало возможным, благодаря новой технологии, NFT, всё такое. Я полез читать, на хабре обнаружился прекрасный FAQ на тему NFT.

То есть, технология не защищает от копирования — а именно в этом мне виделась основная проблема для развития рынка цифрового искусства. Если я куплю цифровую картину (файл JPEG) какого-то художника и вывешу её на своём сайте, то кто помешает вам сохранить на вашем компе точную копию этого файла? И что, в таком случае, купил я, чего нет у вас?

На самом деле, эта технология позволяет устанавливать владельца. То есть, даже если вы скопировали мой файл, мы всегда можем проверить в некоем нефильсифицируемом регистре, что этот файл — мой. А у вас, значит, копия.

И этого оказалось достаточно, чтобы запустить рынок. Потому что мы покупаем не только «красивую» вещь, но и «уникальную» вещь. Людям, поморщившимся в этом месте на «ох уж это современное искусство» предлагаю задуматься, считают ли они достойным для покупки и коллекционирования кеды Гагарина, например. Настоящие, те самые. С точки зрения красоты или удобства, не отличающихся от пары за 50€ в Decathlon. Но это кеды — Гагарина!

Вот точно то же самое и с файлами. Это может быть искусство — Beeple за 69 миллионов долларов продал набор из 5000 своих картин (часть достаточно амбициозного проекта, когда он каждый день рисовал по картине). А может быть часть истории — соседняя новость о том, что основатель Twitter’а продаёт самый первый твит. Именно как «тот самый». Владеть которым бессмысленно с точки зрения практической пользы, но как кеды Гагарина вполне.

Слушал сегодня передачу, где директор музея quai Branly не переставя хвалил другой музей — центр Помпиду :-) Говорил в частности, что за последние 20 лет отношение к музеям изменилось — от желания узнать что-то новое о мире людей туда толкает скорее поиск чего-то для них личного. Музей рассматривается не столько как место получения информации, сколько место жизни, времяпровождения. В этом смысле центр Помпиду, конечно же, прекрасен.

Несколько фотографий от моего там времяпровождения. Ба, знакомые всё лица!

Robert Smithson, «Quick Millions», 1965 — это к этой работе привешивали логотип WD. Мне из музея так и не ответили, но теперь логотипа нет, пруф:


( Read more... )

Слушаю по радио очередную передачу с Etienne Klein (он в кои-то веки не ведущий, а гость другой передачи, поэтому по праву говорит больше половины времени), тот в разговоре о пустоте (vide) упоминает книгу некоего père Noël — дословно «дед Мороз», но если буквально — «отец Рождество», ну а в данном случае имеется в виду вполне реальный священник («père» — стандартное французское обращение к священникам) по фамилии Noël (достаточно распространённая во Франции фамилия), споривший в своё время с Паскалем по поводу природы вакуума.

А в другой передаче разговаривали о критическом подходе к приходящей к нам информации. В какой-то момент тоже перешли на деда Мороза, точнее на тот момент, когда дети перестают в него верить. У них вполне научный подход — с одной стороны перед ними типичный заговор: все взрослые сговорились, чтобы рассказывать им откровенную ложь про якобы существующего деда Мороза, и длится это несколько лет, в заговор включены даже совершенно незнакомые взрослые, и всех остальных детей тоже обманывают. Матрица. С другой стороны — как только дети идут в школу, чуть более старшие школьники им рассказывают альтернативную теорию: деда Мороза не существует. Кому верить? И дети начинают придумывать эксперименты, которые могли бы склонить чашу весов веры в одну или другую сторону! Например, если они находят дома спрятанные подарки до Рождества — скорее всего, их таки купили родители.
Гость передачи рассказывает, как он собирал разные детские хитрости на эту тему, а я решил спросить у Натанкина, помнит ли он, как он перестал верить в деда Мороза. Как именно, он уже не помнит (я тем более), зато он вспомнил, как предлагал нам установить в каминную трубу датчик движения. Идеально — с фотоаппаратом, чтобы чётко зафиксировать проход деда Мороза. Либо зафиксировать его отсутствие. А я тут же вспомнил, что срезал весь его научный подход фразой: а почему тебе кажется, что датчик будет срабатвать не только на обитателей реального мира, но и на деда Мороза? Так в итоге ничего и не установили. А ведь можно было просто заснять самих себя, как мы кладём подарки под ёлку!

А ещё гость передачи говорит, что у детей есть очень сильный тормоз против опровержения конкретно вот этого вот заговора. Часто детям кажется, что если они перестанут верить в деда Мороза, то и подарки им дарить тоже перестанут. А им не так уж и важно, кто их дарит. Наверное, здесь тоже можно сделать какие-то параллели с любителями теорий заговора / людьми, не желающими видеть очевидные заговоры. Но у меня весь мозг отрубается мыслью «бедные детки, ми-ми-ми» :-)

Слушаю передачу про то, как мы учимся. Гость в студии — когнитивный психолог и нейролог, то есть ну вот никак не программист. В какой-то момент рассказывает о сложности учителя увидеть сложность ученика («я не понимаю, что тут можно не понимать!»), приводит пример каких-то совершенно противоположных подходов к обучению чтению (совершенно нетривиальная вещь, которая у всех взрослых — по крайней мере тех взрослых, которые занимаются образованием детей, — давно на неосознаваемом автомате). А потом рассказывает историю из своего детства, когда ему в руки попал первый персональный компьютер (герою было 15 лет, это было ещё до первого Apple). И он самоучкой, по каким-то мануалам и книжкам выучился программировать. А потом, говорит, к нему попала книга, после которой ему стало понятно, что нет, всё программирование на интуиции не выучишь, нужен преподаватель. Очень хорошая книжка, говорит. Дональда Кнута.

---

Пока лица, приближённые к информатике, вылезают из-под стола, я объясню всем остальным. Дональд Кнут — это такой легендарный дядька, который в частности написал книгу «Искусство программирования» (я уверен, в передаче говорилось именно о ней). Когда лично я дошёл до чтения этой книги, было выпущено 3 тома, каждый размером с Библию. И особенно меня поражал третий том — «Поиск и сортировка». Название — две стандартные задачки, на которых нас учили программировать ещё в школе, — совершенно не вязалось с талмудом на 832 страницы. И это как раз иллюстрирует мысль героя передачи: настоящему преподавателю всегда есть, что дополнить к теме урока.

Дональд Кнут ещё придумал TeX, то есть это реально великий человек. Но больше всего мне нравится история, как мы с Серёгасом в конце 1990-х нашли в интернете личный сайт Кнута, практически блог. И там был, во-первых, план по выпуску оставшихся томов «Искусства». Томов на 7, по одному тому каждые 5 лет — на этом месте мы с Серёгасом хором спели «Who wants to live forever» (стоит заметить, что Кнут до сих пор жив, что с тех пор он дописал 4 тома, последний из которых вышел в 2017 году). А последней записью в блоге было описание, как Дональд с братом строили колонку для басов. Как они осознали, что для хорошей колонки нужен объём и стабильность стен, а значит идеальная колонка должна иметь размер сарая, и строить её нужно из кирпича. Интернет того времени не позволял выложить в блог даже фотографию, тем более аудио-запись результата, но мы тем не менее сильно впечатлились. Чем в свободное время занимается к тому времени уже несколько десятилетий легендарный дедушка.

На France Culture сделали передачу про Высоцкого. Самый поразительный момент — интервью Высоцкого на этом же радио из 1977 года, когда он неожиданно начинает отвечать по-французски. Коряво, регулярно сбиваясь на русский (особенно в терминологии типа «душа», «родной» — слава богу, под боком у него сидит профессиональный синхронист), но тем не менее. Тот самый, легко узнаваемый голос Высоцкого — и по-французски. Супер.

Передачи с русским языком на радио достаточно редкие: если и говорят про Россию, то больше про современную, а специалисты по современной России говорят или по-французски или хотя бы по-английски. Когда я слушаю смесь английского с французским, мне нужна какая-то доля секунды на переключение с одного языка на другой. То же с субтитрами — если английский фильм с французскими субтитрами, то либо слушаешь, либо читаешь. А русский и французский у меня получается слушать одновременно (например, разговор в студии под назнакомую мне песню Высоцкого на фоне). Надо попробовать смесь английского с русским :-)

Ещё из приятного: Марину Влади узнаёшь по голосу ещё до того, как её представят, или как она выдаст себя текстом.

И отличная иллюстрация отношения к Высоцкому в Советской России. Интервьюируемый (француз, часто бывал в СССР) рассказывает, что официальных изданий практически не было, но все слушали, все любили. Однажды, говорит, ехал он на машине, помял борт, заехал на СТО. Жестянщики что-то там постучали, всё отремонтировали. Сколько я вам должен, спрашиваю? — Снимай куртку, говорят. А куртка хорошая, польская, кожаная, с ремнями (на этом месте так и видишь эту мечту конца 1980-х). Очень быстро тон поднимается, чуть ли не достаются монтировки. И тут человеку приходит в голову прекрасная идея: предложить мужикам томик только что изданной, но ещё даже не попавшей в магазины книги про Высоцкого (он, собственно, из-за неё в тот раз в Москве и был, один из авторов). И тут, говорит, люди просто преображаются — склонились над томиком, жадно читают, смотрят на него, автора, — молодец, мол, спасибо, удружил. Монтировки забыты: друг, камрад, заезжай ещё, свои люди, поможем!