![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Сто лекций с Дмитрием Быковым — 1933 и 1934
Лекция 1933 года про «Ленинградское шоссе» Ивана Катаева.
Повесть мне показалась достаточно проходной (я в очередной раз словил себя на том, что мне необходимо общение вокруг прочитанного, я постоянно пытаюсь как бы угадать, что скажет по поводу какой-то книги Быков — в этот раз не угадал, ему она кажется «очень хорошей»). Какие-то мелкие детали забавны, вроде того, что ещё прилично называть героя книги Адольфом (пускай герой и отрицательный, но сегодня такое имя в книге выглядит существенно претенциознее).
Прекрасная завязка истории: явно симпатичный автору персонаж (Савва) сдаёт комнату явно несимпатичному (Адольфу). В какой-то момент Адольф перестаёт платить, Савва вчиняет Адольфу иск о выселении. Суд почему-то принимает во внимание заслуги Адольфа перед отечеством и не выселяет, пусть и обязует заплатить. В отместку Адольф вызывает инспектора жилищного фонда, который, очевидно, находит в старом доме множество несоответствий закону и отказывается принять во внимание заслуги перед отечеством теперь уже Саввы.
В этот момент интересно наблюдать за собственными симпатиями, насколько мы ведёмся на поводу у автора, насколько мы замечаем симметричность ситуации — в одном случае мы возмущаемся слишком мягким приговором судьи, а буквально абзацем ниже умоляем инспектора сделать то же самое.
Лекция 1934 года про «Приглашение на казнь» Владимира Набокова. И это совершенно другое, конечно же, дело. Удовольствие читать Набокова прямо вот с первой строчки, настолько у него прекрасный, непередаваемый язык.
Мой любимый момент: главного героя зовут Цинциннат, он находится в тюрьме, пытается прислушаться к доносящемуся откуда-то из-за стены звуку.
Ну как вот он так сумел одним словом передать звон и грохот упавшего на пол подноса?
Или вот: адвокат Цинцинната жалуется, что потерял запонку:
Видите, как растерянное бормотание героя постепенно передаётся голосу от автора? Адвокат не может успокоиться — и его волнение, лихорадочный поиск запонки переходит к автору, который тоже не может нормально закончить свою фразу.
В какой-то момент уставший герой говорит «я устал, всю ночь сомей не очкнул» — с одной стороны классический заплетающийся язык (спасишое больсиба), но с другой, «сомей» — это же «sommeil», «сон» по-французски.
И снова у меня отличается ощущение от книги от того, что описывает Быков. Для него эта книга в первую очередь об отношении человека с окружающим его тоталитарным обществом (надо понимать, что Набоков писал её в 1930-х в Германии). Тогда как для меня это в первую очередь описание страха смерти. Да, конечно, и приговор, и заключение — они именно из-за нетерпимого общества. Но для меня это всё детали, фон. Главное — пронизывающий каждую страницу страх.
Ещё отличный приём с раздваивающимся действием, когда герой начинает что-то делать, а через пару фраз это действие «откатывается», оказывается происходящим в голове у героя, и он из той же ситуации делает что-то более «разумное». Концовка в этом смысле просто прекрасна — я читал и представлял себе фильм Гринуэя со множеством «экранов в экране», на каждом из которых происходит одна набоковская фраза.
Повесть мне показалась достаточно проходной (я в очередной раз словил себя на том, что мне необходимо общение вокруг прочитанного, я постоянно пытаюсь как бы угадать, что скажет по поводу какой-то книги Быков — в этот раз не угадал, ему она кажется «очень хорошей»). Какие-то мелкие детали забавны, вроде того, что ещё прилично называть героя книги Адольфом (пускай герой и отрицательный, но сегодня такое имя в книге выглядит существенно претенциознее).
Прекрасная завязка истории: явно симпатичный автору персонаж (Савва) сдаёт комнату явно несимпатичному (Адольфу). В какой-то момент Адольф перестаёт платить, Савва вчиняет Адольфу иск о выселении. Суд почему-то принимает во внимание заслуги Адольфа перед отечеством и не выселяет, пусть и обязует заплатить. В отместку Адольф вызывает инспектора жилищного фонда, который, очевидно, находит в старом доме множество несоответствий закону и отказывается принять во внимание заслуги перед отечеством теперь уже Саввы.
В этот момент интересно наблюдать за собственными симпатиями, насколько мы ведёмся на поводу у автора, насколько мы замечаем симметричность ситуации — в одном случае мы возмущаемся слишком мягким приговором судьи, а буквально абзацем ниже умоляем инспектора сделать то же самое.
Лекция 1934 года про «Приглашение на казнь» Владимира Набокова. И это совершенно другое, конечно же, дело. Удовольствие читать Набокова прямо вот с первой строчки, настолько у него прекрасный, непередаваемый язык.Мой любимый момент: главного героя зовут Цинциннат, он находится в тюрьме, пытается прислушаться к доносящемуся откуда-то из-за стены звуку.
Неловко переступив, Цинциннат задел поднос, стоявший у стены на полу: «Цинциннат!» — сказал поднос укоризненно[...]
Ну как вот он так сумел одним словом передать звон и грохот упавшего на пол подноса?
Или вот: адвокат Цинцинната жалуется, что потерял запонку:
— Запонку потерял, — воскликнул он, быстро, как пес, дыша. — Задел обо что... должно быть... когда с милой Эммочкой... шалунья всегда... за фалды... всякий раз как зайду... я, главное, слышал, как кто-то... но не обратил... смотрите, цепочка очевидно... очень дорожил... ну, ничего не поделаешь... может быть еще... я обещал всем сторожам... а досадно...
— Глупая, сонная ошибка, — тихо сказал Цинциннат. — Я превратно истолковал суету. Это вредно для сердца.
— Да нет, спасибо, пустяки, — рассеянно пробормотал адвокат. При этом он глазами так и рыскал по углам камеры. Видно было, что его огорчала потеря дорогой вещицы. Это видно было. Потеря вещицы огорчала его. Вещица была дорогая. Он был огорчен потерей вещицы.
Видите, как растерянное бормотание героя постепенно передаётся голосу от автора? Адвокат не может успокоиться — и его волнение, лихорадочный поиск запонки переходит к автору, который тоже не может нормально закончить свою фразу.
В какой-то момент уставший герой говорит «я устал, всю ночь сомей не очкнул» — с одной стороны классический заплетающийся язык (спасишое больсиба), но с другой, «сомей» — это же «sommeil», «сон» по-французски.
И снова у меня отличается ощущение от книги от того, что описывает Быков. Для него эта книга в первую очередь об отношении человека с окружающим его тоталитарным обществом (надо понимать, что Набоков писал её в 1930-х в Германии). Тогда как для меня это в первую очередь описание страха смерти. Да, конечно, и приговор, и заключение — они именно из-за нетерпимого общества. Но для меня это всё детали, фон. Главное — пронизывающий каждую страницу страх.
Ещё отличный приём с раздваивающимся действием, когда герой начинает что-то делать, а через пару фраз это действие «откатывается», оказывается происходящим в голове у героя, и он из той же ситуации делает что-то более «разумное». Концовка в этом смысле просто прекрасна — я читал и представлял себе фильм Гринуэя со множеством «экранов в экране», на каждом из которых происходит одна набоковская фраза.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
---------------по-моему - Норштейн сделал бы отличный фильм "ПНК".
Кстати, по финалу "ПНК" у меня было одно наблюдение:
https://igparis.livejournal.com/430353.html