Сто лекций с Дмитрием Быковым — 1974, 1975 и 1976

[green_fr]

Лекция 1974 года была про «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Читать мне его было, наверное, страшно, потому что ещё года с 1970-го я в конце каждой книги буквально зажмуривался и готовился читать Солженицына. Но всякий раз шли какие-то другие книги. И пусть их весёлыми тоже не назвать, я их всё равно воспринимал как какую-то отсрочку. Когда подошла очередь «Архипелага» — почему-то внезапно мне захотелось перечитать всего «Фандорина». После 6 тома я понял, что нельзя настолько обманывать самого себя, взял «Архипелаг». Прочитал первую главу — и понял, что нет, чисто физиологически не могу. Очень сильная книга, очень сложное чтение.

Первая глава — «Арест». Ты её читаешь, и на каждой истории ареста внутри у тебя всё собирается в комочек. Ты своим телом ощущаешь страх и беспомощность арестованного. Вот это прекрасно описанное им «За что?»

Прекрасно понимаешь пассаж:

...а что, если бы каждый оперативник, идя ночью арестовывать, не был бы уверен, вернется ли он живым, и прощался бы со своей семьёй? Если бы во времена массовых посадок, например в Ленинграде, когда сажали четверть города, люди бы не сидели по своим норкам, млея от ужаса при каждом хлопке парадной двери и шагах на лестнице, — а поняли бы, что терять им уже дальше нечего, и в своих передних бодро бы делали засады по несколько человек с топорами, молотками, кочергами, с чем придется? Ведь заранее известно, что эти ночные картузы не с добрыми намерениями идут — так не ошибешься, хрястув по душегубцу. Или тот воронок с одиноким шофёром, оставшийся на улице — угнать его либо скаты проколоть. Органы быстро бы не досчитались сотрудников и подвижного состава, и несмотря на всю жажду Сталина — остановилась бы проклятая машина!

Но при этом понимаешь, что страх, скорее всего, победит и сегодня.

Что удивило, это уже тогда сформулированное и опубликованное сравнение Гитлера со Сталиным. Причём, не в пользу последнего. После описания уничтожения при Ленине/Сталине всех партий и всех бывших участников всех партий (кто в Советской России мог свободно сказать «когда-то я был кадетом?») пишет:

Иногда прочтешь в газете статейку и дивишься ей до головотрясения. «Известия» 24.5.59: через год после прихода Гитлера к власти Максимилиан Хауке арестован за принадлежность к... не к какой-нибудь партии, а к коммунистической. Его уничтожили? Нет, осудили на два года. После этого, конечно, новый срок? Нет выпустил на волю. Вот и понимай, как знаешь! Он тихо жил потом, создавал подполье, в связи с чем и статья о его бесстрашии.

---

Лекция 1975 года читается куда проще — это «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» Владимира Войновича. Я помню, как эту книгу читали мои одноклассники, как её упоминали однокурсники, но вот как-то мимо меня прошла, даже не хотелось прочитать. Оказалась книгой достаточно смешной (сюжет, как заметил ilya_dogolazky, действительно напоминает вставные главы «Дома на площади»), но при этом — особенно после «Гулага» — очень страшной.

Мой любимый эпизод про председателя колхоза Голубева:

Право на выбор его всегда тяготило. Он невыносимо мучился, когда раздумывал, какую сегодня надеть рубашку — зеленую или синюю, какие сапоги — старые или новые. Правда, за последние двадцать с лишним лет в стране было много сделано для того, чтобы Голубев не сомневался, но какие-то сомнения у него все-таки оставались и распространялись порой даже на такие вещи, в которых вообще сомневаться в то время было не принято. И не зря второй секретарь райкома Борисов говорил иногда Голубеву:
— Ты эти свои сомнения брось. Сейчас надо работать, а не сомневаться. — И еще он говорил: — Помни, за тобой ведется пристальное наблюдение.
Впрочем, он говорил это не только Голубеву, но и многим другим. Какое наблюдение и как именно оно ведется, Борисов не говорил, может, и сам не знал.
Однажды Борисов проводил в райкоме совещание председателей колхозов по вопросам повышения удойности за текущий квартал. Колхоз Голубева занимал среднее положение по показателям, его не хвалили и не ругали, он сидел и разглядывал новый гипсовый бюст Сталина, стоявший возле окна на коричневом подцветочнике. Когда совещание кончилось и все стали расходиться, Борисов задержал Голубева. Остановившись возле бюста вождя и машинально погладив его по голове, секретарь сказал:
— Вот что, Иван Тимофеич, парторг твой Килин говорит, что ты мало внимания уделяешь наглядной агитации. В частности, не дал денег на диаграмму роста промышленного производства.
— Не дал и не дам, — твердо сказал Голубев. — Мне коровник не на что строить, а ему только диаграммы свои рисовать, трынькать колхозные деньги.
— Что значит трынькать? — сказал секретарь. — Что значит трынькать? Ты понимаешь, что ты говоришь?
— Я понимаю, — сказал Иван Тимофеевич. — Я все понимаю. Только жалко мне этих денег. Их в колхозе и так не хватает, не знаешь, как дыры заткнуть. А ведь вы потом сами с меня три шкуры сдерете, потому что я — председатель.
— Ты в первую очередь коммунист, а потом уже председатель. А диаграмма — это дело большой политической важности. И мне странно видеть коммуниста, который этого недооценивает. И я еще не знаю, то, что ты говоришь, ошибка или твердое убеждение, и, если будешь дальше держаться той же позиции, мы тебя еще проверим, мы в самую душу к тебе заглянем, черт тебя подери! — Рассердившись, Борисов хлопнул Сталина по голове и затряс рукой от боли, но тут же выражение боли на его лице сменилось выражением смертельного страха.
У него сразу пересохло во рту. Он раскрыл рот и смотрел на Голубева не отрываясь, словно загипнотизированный. А тот и сам до смерти перепугался. Он хотел бы не видеть этого, но ведь видел же, видел! И что теперь делать? Сделать вид, что не заметил? А вдруг Борисов побежит каяться, тогда он-то выкрутится, а ему, Голубеву, достанется за то, что не заявил. А если заявить, так ведь тоже за милую душу посадят, хотя бы за то, что видел.
У обоих была на памяти история, когда школьник стрелял в учительницу из рогатки, а попал в портрет и разбил стекло. Если бы он выбил учительнице глаз, его бы, возможно, простили по несовершеннолетию, но он ведь попал не в глаз, а в портрет, а это уже покушение, ни больше ни меньше. И где теперь этот школьник, никто не знал.
Первым из положения вышел Борисов. Он суетливо вытащил из кармана металлический портсигар и, раскрыв его, сунул Голубеву. Тот заколебался — брать или не брать. Потом все же решился — взял.
— Да, так о чем мы с тобой говорили? — спросил Борисов как ни в чем не бывало, но на всякий случай отходя от бюста подальше.
— О наглядной агитации, — услужливо напомнил Голубев, приходя понемногу в себя.
— Так вот я говорю, — сказал Борисов уже другим тоном, — нельзя, Иван Тимофеевич, недооценивать политическое значение наглядной агитации, и прошу тебя по-дружески, ты уж об этом позаботься, пожалуйста.
— Ладно уж, позабочусь, — хмуро сказал Иван Тимофеевич, торопясь уйти.
— Вот и договорились, — обрадовался Борисов, взял Голубева под руку и, провожая до дверей, сказал, понижая голос:
— И еще, Ванюша, хочу тебя как товарищ предупредить, учти — за тобой ведется пристальное наблюдение.

Читаешь — ржёшь. Досмеялся — и ужас...

Быков рассказывает, что Войнович отсылал рукопись в «Новый мир». На вопрос, серьёзно ли он надеялся на публикацию, он впоследствии говорил, что нет, это делалось исключительно для того, чтобы потом можно было отвечать на критику заграничной публикации — я пытался! вы сами не публиковали! Мне кажется, это многое говорит об авторе :-)

А ещё оказалось, что Войнович — автор «заправлены в планшеты космические карты».

---

Лекция 1976 года про «Зияющие высоты» Александра Зиновьева — и это я читать не смог. Выглядит как набор слов. Быков пусть и объясняет логику повести, тоже говорит, что сегодня она нечитаемая.

Comments

[muh2.livejournal.com]

Какой-то детский этот пассаж Солженицына. Особено после того, как только что перечитал "Тихий Дон". А что тут представлять? Были такие времена и места, когда оперативники таки не знали - вернутся ли. И довольно быстро кончались.

[gremrien.livejournal.com]

А Чонкина все три части читал или только первую? Наверное, только первую? Там в трех частях четко прослеживается та идея, которую Войнович изначально и закладывал, но не слишком успел развить в первой, наиболее известной, части: что такой вот себе простак, иванушка-дурачок в этом обществе на поверку обычно оказывается гораздо сообразительнее и, главное, высокоморальнее интеллигенции и начальства. И когда ему удалось выехать из этой страны (Чонкин эмигрирует и становится американским фермером), он и вовсе становится совершенно приличным человеком, а потом, навестив СССР во время перестройки, смотрит на все как на идиотизм высшей пробы и недоумевает.

Я читала еще автобиографию Войновича, и из нее четко видно, что все те гомерически смешные и нелепейшие вещи, которые и в Чонкине, и в Москве 2042, - они на самом деле взяты из его реального опыта. То есть когда это читаешь в его книгах, думаешь - ну, тут такой себе концентрированный комизм, exaggeration, художественный прием. Ан нет, многие эпизоды взяты Войновичем из его реальной жизни практически "дословно", он много такого цитирует, жуть просто.

Ну а про страшное там, да - вот я для себя тогда это особенно отметила: что книга только на первый взгляд смешная, но на самом деле она очень сильно обнажает идею "обыденности зла" Арендт; через призму "смешного и нелепого" вылезает натурально монструозное общество, где из-за банального долбоебизма, банального равнодушия, банальной лени, банальных недоразумений люди реально погибают и жизни их калечатся ни за грош...

Ну а, собственно, «заправлены в планшеты космические карты» было тем, что позволяло Войновичу держаться на плаву, пока его окончательно не раскусили как матерого "диссидента". Он и за Чонкина-то умудрился на волне этого аванс в редакции взять - пока книжку-то не начали читать )). И даже сценарий в кино пытался продать, когда книга-то еще не была написана. Он умный и наблюдательный дядька, язвительный и дотошный, мне понравился.

(А "Москва 2042"? уже? это маст-рид )))

[a_p]

Мне "Зияющие Высоты" дико, фантастически понравились (в начале 80-х), но они рассчитаны на читателя со свежим повседневным опытом советской фразеологии ("Антиибанщина"!). И, похоже, у меня этот опыт пропечатался внутри, мне и сейчас прикольно перечитывать.

[jlm-taurus.livejournal.com]

литературный язык Солженицына труден для восприятия. Войновича гораздо легче читать. Его книги почти документалньно точны, как выше написали, все факты из жизни,например
"Шапка" и "Иванькиада".

Архипелаг мне попал в руки году в 88-89, иностранное издание, покетбук, отпечатанный на тончайшей папиросной бумаге. Оттуда я узнал, что автор самой популярной в СССР -60х,
почти единственной книги для бодибилдеров, "Атлетизм", Георгий Петрович Тэнно, был морским офицером и 5 раз убегал из лагерей.

Из предисловия к книге "Атлетизм": "Георгий Павлович был журналистом н научным сотрудником, спортсменом и тренером, переводчиком и штурманом дальнего плавания. В жизни его бросали не только морские волны. Но ничто не могло поколебать его человечности, сделать душу хоть на йоту жестче."

Умный как говорится, поймет.

Быков конечно талант, но и ему неплохо бы факты проверять: именно Ильф и Петров после путешествия по Беломорканалу, не написали ничего в совместную книгу.
Быков: "среди создававших эту книгу были и Зощенко, и Ильф с Петровым — ну приличные люди туда поехали. И сам Горький"

Лурье, из книги "В краю непуганых идиотов": заслуживает внимания единственный известный нам пример прямого отказа от участия в написании книги. «Когда группа писателей засела по возвращении за коллективный труд о Беломорканале, — вспоминал Семен Гехт (один из авторов книги о канале), — Ильф с Петровым разумно отказались от участия в этом труде»

Из Зиновьева легко читался "Желтый дом", про институт философии и советских философов, где Зиновьев работал.

[grey-horse.livejournal.com]

У Солженицына есть сходный эпизод с петлей на шее бюста.

[xxxxx.livejournal.com]

Теперь в качестве синтеза двух афтаров прочти «портрет на фоне мифа», коротенькая книжонка. Афтар #2 гордо пронёс сквозь советскую власть, перестройку и вставание с колен светлую разумную голову, пости никому из его коллег этого не удалось.