![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Сто лекций с Дмитрием Быковым — 1974, 1975 и 1976
Лекция 1974 года была про «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Читать мне его было, наверное, страшно, потому что ещё года с 1970-го я в конце каждой книги буквально зажмуривался и готовился читать Солженицына. Но всякий раз шли какие-то другие книги. И пусть их весёлыми тоже не назвать, я их всё равно воспринимал как какую-то отсрочку. Когда подошла очередь «Архипелага» — почему-то внезапно мне захотелось перечитать всего «Фандорина». После 6 тома я понял, что нельзя настолько обманывать самого себя, взял «Архипелаг». Прочитал первую главу — и понял, что нет, чисто физиологически не могу. Очень сильная книга, очень сложное чтение.
Первая глава — «Арест». Ты её читаешь, и на каждой истории ареста внутри у тебя всё собирается в комочек. Ты своим телом ощущаешь страх и беспомощность арестованного. Вот это прекрасно описанное им «За что?»
Прекрасно понимаешь пассаж:
Но при этом понимаешь, что страх, скорее всего, победит и сегодня.
Что удивило, это уже тогда сформулированное и опубликованное сравнение Гитлера со Сталиным. Причём, не в пользу последнего. После описания уничтожения при Ленине/Сталине всех партий и всех бывших участников всех партий (кто в Советской России мог свободно сказать «когда-то я был кадетом?») пишет:
Лекция 1975 года читается куда проще — это «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» Владимира Войновича. Я помню, как эту книгу читали мои одноклассники, как её упоминали однокурсники, но вот как-то мимо меня прошла, даже не хотелось прочитать. Оказалась книгой достаточно смешной (сюжет, как заметил![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
ilya_dogolazky, действительно напоминает вставные главы «Дома на площади»), но при этом — особенно после «Гулага» — очень страшной.
Мой любимый эпизод про председателя колхоза Голубева:
Читаешь — ржёшь. Досмеялся — и ужас...
Быков рассказывает, что Войнович отсылал рукопись в «Новый мир». На вопрос, серьёзно ли он надеялся на публикацию, он впоследствии говорил, что нет, это делалось исключительно для того, чтобы потом можно было отвечать на критику заграничной публикации — я пытался! вы сами не публиковали! Мне кажется, это многое говорит об авторе :-)
А ещё оказалось, что Войнович — автор «заправлены в планшеты космические карты».
Лекция 1976 года про «Зияющие высоты» Александра Зиновьева — и это я читать не смог. Выглядит как набор слов. Быков пусть и объясняет логику повести, тоже говорит, что сегодня она нечитаемая.
Первая глава — «Арест». Ты её читаешь, и на каждой истории ареста внутри у тебя всё собирается в комочек. Ты своим телом ощущаешь страх и беспомощность арестованного. Вот это прекрасно описанное им «За что?»
Прекрасно понимаешь пассаж:
...а что, если бы каждый оперативник, идя ночью арестовывать, не был бы уверен, вернется ли он живым, и прощался бы со своей семьёй? Если бы во времена массовых посадок, например в Ленинграде, когда сажали четверть города, люди бы не сидели по своим норкам, млея от ужаса при каждом хлопке парадной двери и шагах на лестнице, — а поняли бы, что терять им уже дальше нечего, и в своих передних бодро бы делали засады по несколько человек с топорами, молотками, кочергами, с чем придется? Ведь заранее известно, что эти ночные картузы не с добрыми намерениями идут — так не ошибешься, хрястув по душегубцу. Или тот воронок с одиноким шофёром, оставшийся на улице — угнать его либо скаты проколоть. Органы быстро бы не досчитались сотрудников и подвижного состава, и несмотря на всю жажду Сталина — остановилась бы проклятая машина!
Но при этом понимаешь, что страх, скорее всего, победит и сегодня.
Что удивило, это уже тогда сформулированное и опубликованное сравнение Гитлера со Сталиным. Причём, не в пользу последнего. После описания уничтожения при Ленине/Сталине всех партий и всех бывших участников всех партий (кто в Советской России мог свободно сказать «когда-то я был кадетом?») пишет:
Иногда прочтешь в газете статейку и дивишься ей до головотрясения. «Известия» 24.5.59: через год после прихода Гитлера к власти Максимилиан Хауке арестован за принадлежность к... не к какой-нибудь партии, а к коммунистической. Его уничтожили? Нет, осудили на два года. После этого, конечно, новый срок? Нет выпустил на волю. Вот и понимай, как знаешь! Он тихо жил потом, создавал подполье, в связи с чем и статья о его бесстрашии.
Лекция 1975 года читается куда проще — это «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» Владимира Войновича. Я помню, как эту книгу читали мои одноклассники, как её упоминали однокурсники, но вот как-то мимо меня прошла, даже не хотелось прочитать. Оказалась книгой достаточно смешной (сюжет, как заметил
ilya_dogolazky, действительно напоминает вставные главы «Дома на площади»), но при этом — особенно после «Гулага» — очень страшной.Мой любимый эпизод про председателя колхоза Голубева:
Право на выбор его всегда тяготило. Он невыносимо мучился, когда раздумывал, какую сегодня надеть рубашку — зеленую или синюю, какие сапоги — старые или новые. Правда, за последние двадцать с лишним лет в стране было много сделано для того, чтобы Голубев не сомневался, но какие-то сомнения у него все-таки оставались и распространялись порой даже на такие вещи, в которых вообще сомневаться в то время было не принято. И не зря второй секретарь райкома Борисов говорил иногда Голубеву:
— Ты эти свои сомнения брось. Сейчас надо работать, а не сомневаться. — И еще он говорил: — Помни, за тобой ведется пристальное наблюдение.
Впрочем, он говорил это не только Голубеву, но и многим другим. Какое наблюдение и как именно оно ведется, Борисов не говорил, может, и сам не знал.
Однажды Борисов проводил в райкоме совещание председателей колхозов по вопросам повышения удойности за текущий квартал. Колхоз Голубева занимал среднее положение по показателям, его не хвалили и не ругали, он сидел и разглядывал новый гипсовый бюст Сталина, стоявший возле окна на коричневом подцветочнике. Когда совещание кончилось и все стали расходиться, Борисов задержал Голубева. Остановившись возле бюста вождя и машинально погладив его по голове, секретарь сказал:
— Вот что, Иван Тимофеич, парторг твой Килин говорит, что ты мало внимания уделяешь наглядной агитации. В частности, не дал денег на диаграмму роста промышленного производства.
— Не дал и не дам, — твердо сказал Голубев. — Мне коровник не на что строить, а ему только диаграммы свои рисовать, трынькать колхозные деньги.
— Что значит трынькать? — сказал секретарь. — Что значит трынькать? Ты понимаешь, что ты говоришь?
— Я понимаю, — сказал Иван Тимофеевич. — Я все понимаю. Только жалко мне этих денег. Их в колхозе и так не хватает, не знаешь, как дыры заткнуть. А ведь вы потом сами с меня три шкуры сдерете, потому что я — председатель.
— Ты в первую очередь коммунист, а потом уже председатель. А диаграмма — это дело большой политической важности. И мне странно видеть коммуниста, который этого недооценивает. И я еще не знаю, то, что ты говоришь, ошибка или твердое убеждение, и, если будешь дальше держаться той же позиции, мы тебя еще проверим, мы в самую душу к тебе заглянем, черт тебя подери! — Рассердившись, Борисов хлопнул Сталина по голове и затряс рукой от боли, но тут же выражение боли на его лице сменилось выражением смертельного страха.
У него сразу пересохло во рту. Он раскрыл рот и смотрел на Голубева не отрываясь, словно загипнотизированный. А тот и сам до смерти перепугался. Он хотел бы не видеть этого, но ведь видел же, видел! И что теперь делать? Сделать вид, что не заметил? А вдруг Борисов побежит каяться, тогда он-то выкрутится, а ему, Голубеву, достанется за то, что не заявил. А если заявить, так ведь тоже за милую душу посадят, хотя бы за то, что видел.
У обоих была на памяти история, когда школьник стрелял в учительницу из рогатки, а попал в портрет и разбил стекло. Если бы он выбил учительнице глаз, его бы, возможно, простили по несовершеннолетию, но он ведь попал не в глаз, а в портрет, а это уже покушение, ни больше ни меньше. И где теперь этот школьник, никто не знал.
Первым из положения вышел Борисов. Он суетливо вытащил из кармана металлический портсигар и, раскрыв его, сунул Голубеву. Тот заколебался — брать или не брать. Потом все же решился — взял.
— Да, так о чем мы с тобой говорили? — спросил Борисов как ни в чем не бывало, но на всякий случай отходя от бюста подальше.
— О наглядной агитации, — услужливо напомнил Голубев, приходя понемногу в себя.
— Так вот я говорю, — сказал Борисов уже другим тоном, — нельзя, Иван Тимофеевич, недооценивать политическое значение наглядной агитации, и прошу тебя по-дружески, ты уж об этом позаботься, пожалуйста.
— Ладно уж, позабочусь, — хмуро сказал Иван Тимофеевич, торопясь уйти.
— Вот и договорились, — обрадовался Борисов, взял Голубева под руку и, провожая до дверей, сказал, понижая голос:
— И еще, Ванюша, хочу тебя как товарищ предупредить, учти — за тобой ведется пристальное наблюдение.
Читаешь — ржёшь. Досмеялся — и ужас...
Быков рассказывает, что Войнович отсылал рукопись в «Новый мир». На вопрос, серьёзно ли он надеялся на публикацию, он впоследствии говорил, что нет, это делалось исключительно для того, чтобы потом можно было отвечать на критику заграничной публикации — я пытался! вы сами не публиковали! Мне кажется, это многое говорит об авторе :-)
А ещё оказалось, что Войнович — автор «заправлены в планшеты космические карты».
Лекция 1976 года про «Зияющие высоты» Александра Зиновьева — и это я читать не смог. Выглядит как набор слов. Быков пусть и объясняет логику повести, тоже говорит, что сегодня она нечитаемая.
no subject
---------------------------- там 2 миллиона людей в тюрьмах;
кстати, на беглых преступников там могут охотиться все желающие
- есть даже профессия chasseur de primes (пардон за мой французский) - весьма выгодная...
S'il s'agit d'un criminel, le chasseur de primes peut accessoirement l'entraver pour faciliter sa capture. Il a rarement le droit de capturer une autre personne, ce droit étant délégué aux forces policières.
À l'époque de la conquête de l'Ouest, certains criminels recherchés étaient réclamés « mort ou vif ». En conséquence, les chasseurs de primes avaient peu de scrupules à les tuer.
De nos jours, cette activité professionnelle est légale aux États-Unis et aux Philippines.
no subject
no subject
no subject
no subject
Гла́вное управле́ние лагере́й и мест заключе́ния...
Тюрьма́ — пенитенциарное (исправительное) учреждение: место, где люди содержатся в заключении...
27 марта 1953 года был издан указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии, по которому в течение следующих трёх месяцев вышла на свободу почти половина заключённых лагерей (примерно 1 200 000 из 2 500 000 человек)...
no subject
То есть да, и то, и другое - тюрьма, ок. И даже два миллиона совпало.
no subject
Рад, что смог ответить на твои вопросы. :-)
no subject
Стокгольмский синдром может получить развитие при:
политических и криминальных терактах (захват заложников);
военных карательных операциях (например, при взятии военнопленных);
лишении свободы в концентрационных лагерях и тюрьмах;
отправлении судебных процедур;
развитии авторитарных межличностных отношений внутри политических групп и религиозных сект;
реализации некоторых национальных обрядов (например, при похищении невесты);
похищении людей с целью обращения в рабство, шантажа или получения выкупа;
вспышках внутрисемейного, бытового и сексуального насилия.
Механизм психологической защиты основан на надежде жертвы, что агрессор проявит снисхождение при условии безоговорочного выполнения всех его требований. Поэтому пленник старается продемонстрировать послушание, логически оправдать действия захватчика, вызвать его одобрение и покровительство.